Сегодня в рубрике «Изба-читальня» рассказ Всеволода Глуховцева «Ясновидящий».
ЯСНОВИДЯЩИЙ
Край лета, он почти как край Земли. Берег и небо, больше ничего. И там, наверно, тоже клены и рябины, там, на том краю… Наверно, отчего бы нет. И всегда сентябрь. На краю Земли всегда светло, всегда сентябрь. Клены. Шелест листьев.
Вздорные мысли — и текли они в унылой голове. Голова называлась Димой. Ему сорок лет. Он одинок. Сейчас он сидел на балконе и смотрел во двор, где прожил все эти сорок лет. Было начало сентября, и очень тихо. Воскресенье. Близился полдень.
Дома этого квартала были старше Димы. За годы они осунулись, кое-где отвалилась лепнина, потускнели окна. А деревья поднялись, теперь их огромные кроны шумят высоко над крышами… Те, кто когда-то въезжал сюда радостными новоселами, давно растворились в переменах жизни. Ушли и Димины родители — он был у них поздним ребенком, не очень-то желанным; не то чтобы они не любили его, нет, конечно, но они жили слишком уж вдвоем. Им повезло, должно быть: они нашли друг друга так, как бывает раз на миллион. У них даже и близких знакомых не было, хотя они были хорошие, приветливые люди. Просто мир стал им не нужен. Зачем, когда есть двое, и можно замкнуться, закрыть дверь, и вот свой остров покоя посреди беспокойного городского мира, и вопросов никаких. Живут люди, живут как все, среди многих других, живут — и ничего.
У них случился сын. Ну ладно, что ж. А мог бы не случиться… Тоже ладно. Их мирок не встряхнуло, в нем только добавилась одна деталь. И не был вовсе Дима бедным-несчастным, он научился жить столь же тепло и уютно, он продолжал так жить и тогда, когда вырос, окончил институт, пошел работать… А потом вдруг умер отец.
Это произошло совсем внезапно и так ударило мать, что ее словно оглушило. Она растерянно смотрела и как бы не вполне понимала, что это с ней, кто вокруг… А через три месяца умерла и она.
Для Димы мало что изменилось. Мирок, родителями созданный, прочною кибиткою катил дальше. Дима жил в нем, ничего не желая более. Годы шли — и слава Богу. Но все же слава оказалась не вечной.
Дима не заметил, когда и как кибитка дала трещину. Спохватился тогда, когда та треснула, в пробоину тревожно дунуло. А случилось в июне, так: Дима брел с работы, по дороге зашел в гастроном, купил какую-то копеечную снедь; привычно не глядя по сторонам, доплелся до подъезда… Почти. Оставалось еще шагов десять. Дима вскинул голову, так же привычно глянул на свои окна — вон они, два на третьем этаже.
И тут что-то нелепое мигнуло в голове. Невесть с чего почудилось, что он смотрит в чужие окна, вовсе не свои, другие, за которыми живут совсем другие люди. Такое дежа вю наоборот: знакомое вдруг стало незнакомым. Дима разинул рот. Что за черт?! Неужто не в свой двор зашел… Но тут опять мигнуло — и вернулось.
Дима обмер вторично. Вдруг сорвался с места, взлетел на третий этаж, трясущейся рукой выдернул из кармана ключи… После этого долго ходил из комнаты в комнату, на кухню, по коридору, точно не веря, что он дома, хотя чего тут не верить. Вышел на балкон и стоял, тупо смотрел. В долгом июньском дне неуловимо ощущался вечер. Дима смотрел. Клены! Только сейчас Дима заметил, как выросли клены рядом с его домом. Он удивился. Он этого и не видел, хотя каждый день ходил мимо.
— Надо же… — пробормотал он и вернулся в комнату.
Пустячный случай, но ведь с Димой до сих пор вообще ничего не случалось. «Что такое?..» — начинал было он думать и так ни разу не додумал до конца. Он лишь затосковал и не мог понять отчего, тем более что никаких причуд с ним больше не было. Было точно то же, что всегда, — а на душе тоска.
Теперь он подолгу вечерами стоял на балконе. Проходило лето. Вечера менялись. Дима смотрел во двор, видел, как носятся, галдят ребята, как сидят на лавочках старушки… Но дольше всего он почему-то смотрел на клены. Менялись и они. Свежая листва стала тусклой, усталой. Потом и в вечерах, и в кленах вкрадчиво протянулась осень. И вот — шестое сентября. Край лета. Край Земли…
Дима встал, подтянул штаны: вечно они у него спадали. Он постоял, сутулясь. Пойти пройтись, что ль?.. Может, встречу кого…
Он горько усмехнулся. Кого ему встречать!.. Но все же решил пройтись.
Идя вниз по лестничным маршам, он вроде не думал ни о чем, даже по сторонам не смотрел, смотрел под ноги, на стертые бетонные ступени. Лишь на втором этаже вскинул взор, равнодушно глянул на высокие двустворчатые двери, пыльные, спутанные старой паутиной провода под потолком… взглянул — и сразу же забыл о них. Мысль навестила его перед самым выходом: налево? направо?.. — о том, куда повернуть, выйдя из подъезда.
Но дальше думать не пришлось: толкнув дверь, он едва не сшиб ею двух мужчин, стоявших перед козырьком парадного.
От неожиданности Дима вздрогнул. Ему почему-то даже в голову не пришло, что там кто-то может быть. Эти двое — кто они такие?!
— О! — сиплый возглас. — Димон, здорово!
Дима растерянно моргнул — и узнал обоих.
— Ну? — захохотал первый. — Встал! Хрен проглотил?
Это были соседи по двору. Первый — Альберт, Димин знакомец с самых сопливых лет; как в школе прозвали его Мольбертом, так и прилипла кличка на всю жизнь. Второй, пожилой, бывший спортсмен, был Владимир Михалыч, для собутыльников — Пихалыч.
Значит, Мольберт и Пихалыч. Пьянь местная, конечно.
— Да нет, — сказал Дима на «хрен проглотил». — Просто так неожиданно…
— Ну, неожиданно! А что у нас в жизни ожиданно? Пенсия только! Так, Пихалыч?
Тот усмехнулся.
— Не только, — секунду помедлив, ответил он.
Но Мольберт не слушал. Он был взбудоражен, глаза вращались, как у голодного пирата. Ну да он всегда был такой — холерик. Диме, впрочем, обрадовался искренне, ибо только что решалась головоломка: что взять — бутылку водки или два баллона пива… С явлением же Димы задача обретала новый формат.
А тот и сам вдруг ощутил — отчего нет? День такой хороший! В старом их квартале сплошь уютные тихие закоулки, где можно целый день сидеть, негромко разговаривать — и никакой черт тебя не отыщет. Солнышко сквозь листву, небо где-то там, голоса из открытых окон…
— Согласен, — кивнул Дима. — Вхожу в концессию.
— Тогда вперед! — Мольберт с шиком прищелкнул пальцами.
Пошли. Мольберт шагал первым, бойко загребая ногами в стоптанных кроссовках, — встрепанный, небритый, неумытый, на ходу громко харкал, плевал наземь. А Пихалыч — подтянутый, опрятный, со спины прямо молодец, хотя и ростом невысок… Правда, все это пока не повернулся.
Тернист был путь жизни спортсмена, и более всего тернии прошлись по лицу, промяли грубыми морщинами, отняли почти все зубы. Итого — нижняя губа подъехала к носу и теперь сама собою старчески пошевеливалась, без желания владельца. Зато он был всегда отлично выбрит, а густые светло-каштановые волосы, учесанные на пробор, не тронули ни лысина, ни седина, — вон у Мольберта в темных вихрах заметно зияла плешь, а Пихалычевой шевелюре хоть бы хны… Но и Мольберт не унывал: бездельник-оптимист, он всегда пребывал в превосходнейшем настроении. Денег нет? А наплевать! Жена ушла? И хрен с ней! Живем!..
В магазине оба пьяницы вдруг сделались серьезны, как профессора химии.
— Ну, — отрывисто велел Мольберт, — давай?
— Дают в бардаке, — ответствовал на это Пихалыч. — Мы — берем…
И взяли: пол-литра белой, полтора — крепкого пива; кильку в томате, колбасы, хлеба. И три стаканчика пластмассовых, не пожалели трех рублей.
— Культурно, — Пихалыч с одобрением двинул губой.
Вышли на крыльцо уже не спеша, надежно ощущая свою принадлежность к данной широте и долготе бытия. Дима посмотрел в небо.
Эх, небо сентября! Какая светлая, какая далекая синева!..
— Куда идем? — спросил Пихалыч.
— Айда туда, — Мольберт махнул рукою влево. — К гаражам. Вон там, где бузина.
— Пошли, — Пихалыч кивнул.
— Нет-нет, — сказал вдруг Дима.
Те удивились.
— Чего такое? — выкатил глаза Мольберт. — Ты чо, Димон?
— Да нет, — Дима смутился. — Я просто… Вон там, за спортплощадкой хорошо. И народу всегда мало… Может, туда?
Слово «спортплощадка» вызвало у Пихалыча позитивные ассоциации.
— А, точно, хорошо там, — губа сделала сложное движение. — Оазис! И скамейка есть, простое дело.
А Мольберту было все равно:
— Ну, пошли.
Пошли. Путь был как раз обратный, мимо Диминого парадного. Проходя, он украдкой глянул в свои окна: все на месте. Солнце в теплом зените — свет остановился в кленах, тени сверху вниз. На миг Диме почудилась ерунда: что он не отбрасывает тени. Он удивился, обернулся — нет, тень есть, только короткая, как гном.
Мольберт заметил это:
— Чо крутишься?
— Да так… — Дима замялся: говорить — не говорить… решил, что ни к чему. — Показалось.
— Ну! Кажется — креститься надо.
— Надо, — согласился Дима.
Спортплощадку когда-то возвели на искусственном пригорке: его склоны, сглаженные временем, заметны и сегодня. На дальнем из них кто-то догадался посадить ряд березок — они выросли и будто отогнали лишний шум, и тише стало здесь. И светло — тоже от берез. Светло, и тихо, и как-то задумчиво, особенно под сентябрем, вот как сейчас… Наверно, лучше не бывает на Земле.
Скамеек оказалось даже две. Одна деревянная, вкопанная в грунт, другую, железную, кто-то не поленился припереть. И конечно, кругом плевки, окурки, битое стекло.
— Ишь ты, — сказал, увидя такое, Дима. — Обитаемый остров…
— Ситэ, — изрек Пихалыч.
— Чего?.. — не понял Мольберт.
Пихалыч, стараясь не шепелявить, разъяснил, что остров Ситэ — это самый центр Парижа, с него все и началось. Маленький поселок появился, стал расти, переполз на оба берега Сены, южный левый и правый северный, стал расползаться дальше, захватывая окрестные леса и поля… И вот, собственно, результат — Париж.
Мольберт уставился с подозрением:
— А ты чо, был там, что ли?
— Был, — сказал Пихалыч.
— Ну это ты врешь, — сказал Мольберт.
Искоса глянув на Пихалыча, Дима поддернул штаны. Он ведь не Мольберт, который в школе толком не учился, все собак по улицам гонял. Он сопоставил то, что видел, что урывками слыхал от ветерана… А кто его знает, может, правда, был?
Мольберт куда-то исчез и тут же возник со здоровенной фанерой.
— Во! — похвалился он. — Видали? Стол!
Фанера легла на скамейки косо, но тут уж как есть. Основательный Пихалыч достал из-за пазухи газету, развернул на столе.
— Цивилизация, — пояснил он и из другого кармана вынул складной нож. Щелкнуло лезвие.
Диме прямо невесть как пригорело расспросить про Париж. Он крепко потер бровь… Черт, как-то неловко. А чего неловкого? Спросил, да и все… Нет, неловко все-таки.
Пока Дима так соображал, Мольберт схватил нож, мигом покромсал хлеб, колбасу, вспорол консерву. Лезвие бегло вытер о газету, затем с интересом повертел им. Сталь всплескивала на свету острыми бликами.
— А важный у тебя ножик, Пихалыч!
— В Египте купил, — сказал тот. — В Александрии.
— Да ладно! В Египте… Чо, и там был, что ли?
— Был.
— Га-а!.. Слышь, Димон, в Египте он был! С крокодилами, что ли, мяч гонял?
— Дурак ты.
— Ну, зато ты умный!..
Дима протянул руку, взял нож. Клинок-то как клинок, как все клинки. А вот рукоять!.. Да, это да. Светлого дерева, широкая, выпуклая, она так и легла сама в ладонь, тепло, с тихой дружбой. Дима сжал кисть — теплая твердь легко заполнила все выемки и впадины ладони. Дима сжал крепче, разжал. Да… Больше слов не нашлось.
— А что это за дерево?
— Не знаю, — Пихалыч забрал у Димы нож, полюбовался им. — То есть, не помню. Но красота, да?
— Да, — сказал Дима.
Цвет дерева был чудный, никогда Дима такого не видел: розовато-дымчатый, такой заоблачный рассвет где-нибудь на исходе лета, после никем не замеченного краткого ночного дождя. Все это Дима ощутил, прожил сердцем, оно тихонько стукнуло, но выразить не смог. Он только кашлянул, моргнул. И промолвил в треть голоса:
— Да… красиво…
— Да, — Пихалыч кивнул. — Какое-то дерево редкое, ценное. Он говорил, тот продавец-то, да я забыл… И сталь, говорит, дамасская; это самая лучшая, значит. Ну, это врал — там уж народец весь такой собачий, за копейку мать родную продадут, простое дело. И лавчонки-то у всех дрянные, грязные… Но насчет ручки — нет, это не соврал. Ценная порода какая-то… Но не помню, нет.
Не закрывая глаз, Дима попробовал представить Египет, и вышло у него: крик, толпище восточного базара, беспощадно синее небо, пыль… Все это жарко прошлось меж берез, как немое объемное кино, Дима вживую ощутил горячее дыхание немыслимо чужой жизни.
«Ишь ты, — удивился он. — Воображение-то у меня!..»
— Держи!
«Да… — мысль катилась дальше без руля, — это что, значит, я могу так?..»
— Димон! Оглох, что ли?!
Дима очнулся.
Мольберт совал ему стакан:
— Чего шары вылупил? Слона увидел?
— Да нет… — замедленно промолвил Дима. Взор еще цеплялся за египетский призрак. — Так… ничего.
— Ну, так, не так — один пятак! Держи, говорю, я что тебе, подъемный кран?.. Пихалыч, греби свое, пока дают.
Пихалыч что-то недовольно пробурлил глубиной горла. Однако не сказал ничего, обнял стакан твердыми широкими пальцами с грубо-выпуклыми ногтями.
Мольберт свой вскинул по-гусарски лихо — тень водки всплеснулась, мелко задрожала за полупрозрачной стенкой.
— Ну, даванем, мужики!.. Чтобы все, всегда, везде, во всем! — и заржал, очень довольный своим остроумием.
— И со всеми, — не преминул добавить Пихалыч, выводя вперед губу, готовясь принять ей злую жидкость. Он попытался принять нарочито равнодушный вид, но глаза сверкнули застарелым вожделением, губа выдалась дальше, жаднее, ободок стакана плотно прилег на нее.
Дима поднял непрочную посудинку, поводил ею вокруг носа — и лучше б этого не делал, потому что сивушный запах тут же залепил ноздри. Диму передернуло, слюна брызнула из-под языка, он поспешно опрокинул всю водку в горло.
Дрянь так ударила по небу, носоглотке, что он чуть не задохнулся. Взгляд утонул в слезах, какое-то время Дима смотрел в сожмуренные глаза как в окуляры глубоководного скафандра, усиленно дыша, принудительной вентиляцией легких изгоняя из себя ужасный дух… Потом он вдруг спохватился, что выглядит смешно, перестал дышать, быстро смахнул слезы с глаз. Противный вкус сильно подпер снизу в гортань, Дима стал осторожной струей выдувать его меж губ.
Зря пугался: те оба тоже полностью отдались каждый своим ощущениям. Мольберт в предвкушении благодатной волны хватал без разбору хлеб, колбасу, прямо пальцами лез в банку с килькой, совал все в рот, быстро и дико жуя, бессмысленно выкатив круглые темные глаза… А Пихалыч, заглотив колбасный ломтик, так принялся давить его деснами, что в движение пришла не только вся лицевая часть, но даже прическа — при таком упражнении он, конечно, вообще ничего не мог разглядеть.
Дима приободрился. Да и водка заработала: соотношение «мир — Дима» стало мягко меняться, и это было хорошо… Однако он еще опасался радоваться. Он вслушался в себя: что там? Там как бы и ничего такого, только стало как-то так… Как? Ну, как-то… Просторно! Да. Вот оно, слово, точно. Алкоголь разомкнул створки, Дима увидал мир лицом к лицу. Эх!..
Мир в лице Мольберта отхаркнулся, плюнул, вытер жирные пальцы о газету и взялся за баллон с пивом, стал скручивать крышку. Дима не замечал, что улыбается этим простым действиям, потом заметил, но улыбаться не перестал, теперь ему вообще захотелось улыбаться всем: Мольберту, Пихалычу, березам, окнам ближних домов… и захотелось добавить, самое чуть-чуть.
Не успел он так подумать, как Пихалыч перебил:
— Куда ты с пивом? Погоди. Давай по второй, для разгона. По пять капель, лечебная доза.
— Га-а!.. А ты чо, больной, что ли?! — взоржал Мольберт, но баллон оставил, взял бутылку.
А Дима неожиданно сообразил, что выпитое можно закусить, и лучше всего пряным, острым. Он поискал глазами, убедился, что единственное пряное здесь — кильки, а единственный столовый прибор — египетский нож, уверенно взял его, нагрузил ломоть хлеба неопрятными рыбными кучками вместе с томатной жижей.
— Давай! — громко объявил он.
— Дадено! — огрызнулся Мольберт. — Слепой, что ль? Вон твое, лупи… да стой, куда?! А тост?
Он был из тех алкашей, что считают: раз они пьют в компании, со всякими застольными обрядами, то они вроде и не алкаши.
— Мне тост говорить?
— А то! Пусть скажет, да?
Пихалыч кивнул губой.
Дима растерялся. Он в жизни никаких тостов не говорил. Впрочем, подумал, — не такая уж премудрость… Он поднял стакан.
— Вы знаете, — сказал он, — я всегда думал, что мне в жизни повезло. Ведь не в том дело, чтобы быть богатым-знаменитым, а в спокойствии, в гармонии души…
Да полно! Есть ли там она, гармония, в душе? Он вспомнил — нет, не вспомнил, пронеслось само — взгляд из своих окон, клены в небе, скрытную странность бытия… Рука опустилась. Дима умолк.
Собутыльники воззрились с любопытством — начало их заинтересовало. А продолжения-то не было: Дима молчал и смотрел меж берез.
— Ну? — не выдержал Мольберт. — Чего дальше-то? За что пьем?
— За гармонию души, тебе ж сказали, — решил Пихалыч. — Давайте! Хороший тост.
— Да, — Дима очнулся. — Давайте.
Эта стопка прошла куда легче, Дима сразу же заел ее бутербродом, испачкал губы жирным соусом, облизал, обтер их. Смутное мгновенье упорхнуло, он повеселел.
Пихалыч, также ублажив себя килькой, крякнул, сделал значительное лицо и молвил:
— А точно ты сказал, Димитрий, что слава, богатство — все это х…ня, кишка прямая. Да. Вот я — был знаменитым, да и денег не считал. И что? Пыль, пепел… Так посмотришь назад: годы! то ли были, то ли не были… Но я не жалею, нет.
— Это где это ты знаменитым был? — ехидно сощурился Мольберт. — Во сне?
— Дурак ты, — без обиды повторил Пихалыч. — Откуда тебе знать! Ты ж дальше магазина не ходишь, читаешь одни этикетки… Я пять сезонов в высшей лиге оттащил, в основе. В сборную просматривался… Это сейчас наш клуб в унитазе, а мы тогда!.. Мы и в Кубок УЕФА выходили, пятое место в чемпионате взяли. Правда, вылетели в первом круге, на ПСЖ попали.
— Куда… попали?!
— ПСЖ, тундра. Пари Сен-Жермен, Франция. Команда такая. В Париже проиграли, а здесь вничью сгоняли. Правда, не очень-то они и жилы рвали, так, откатали что им надо, простое дело… А что тут творилось! Весь город на стадион ломился.
— Чо-то я не помню!..
— Ну а чего ты помнишь-то…
— Я помню, — сказал Дима.
Это правда. От слов Пихалыча память вдруг вернула дальний угол, куда он ни разу за тридцать лет не заглянул. Ему отродясь был неинтересен футбол, спорт вообще; родителям его — тем более. Но он, мальчик, конечно, видел, слышал, как весь город ходуном ходил, только вокруг и слышно было: стадион! билеты!.. французы… французы… Гаити.
— Помню, — твердо сказал Дима. — У них там один негр был. С Гаити.
— Точно! — обрадовался Пихалыч. — Ну, точно!.. Правый край, резкий такой, шустрый… Видал? Вот, человек все помнит! Не то что ты, Таймыр!
Мольберт насупился. Дима рассеянно улыбнулся. Пихалыч еще заговорил о чем-то. Дима вспомнил забытое и с удивлением нашел, что почти не помнит остального: что было дома, о чем говорили мать с отцом, что их радовало, тревожило… то есть, помнить-то помнит, но все это слилось в ровную, без вспышек, без пятен пелену, где все размыто: вот какой-то разговор, свет солнца, ветреные улицы, полные сирени… но что за день, в каком году — нет, ничего не вспомнить.
От этого Дима почему-то вновь загрустил. Справа бубнил Пихалыч. О чем он там?.. Дима стал слушать. Оказалось, о сборной.
— …Ну, просматривался, может, громко сказано… — Пихалыч вздохнул. — Все через это дело, что уж там, — он ткнул себя пальцем в горло. — В марте приходит телеграмма: командировать на сборы двух человек, меня и Витьку Климова, хавбека. Покойник уже, царство небесное… В Гагры. Билеты, командировочные — все по полному разряду. Прилетаем в Гагры, там встретили, в гостиницу; море — вот оно, в двух шагах… А там весна! Все цветет, пахнет, на улицах вино в разлив… Пошли гулять по набережной — как не соблазниться… Тут стакан, там стакан, потом компания какая-то, грузины ли, абхазы, пес их знает. Мы им сдуру: футболисты, мол, на сборы прибыли. Они: «О-о!..» Мы, говорят, вас так просто не отпустим. Ну, и не отпустили, простое дело. Правда, сами же до номера донесли, на кровати положили… А утром тренировка. Нас нет. Где, что?.. Администратор прибегает — ну а мы как два нуля. Он к главному: так, мол, и так. А у того разговор простой: два билета за их счет — и чтоб духу не было. Своих, мол, м…ков хватает.
Мольберт раззявил рот:
— Га-а!.. И это чо, вся твоя сборная?
— Вся.
— Га-а-а!..
— Расскажите про Париж, Владимир Михалыч, — тихо попросил Дима.
— Ну, что там Париж-то, — заскромничал Пихалыч, но видно было, что ему приятно.
— Да ты его, Димон, слушай больше! Он тебе таких лаптей навешает!..
— Сам ты лапоть, — Пихалыч отвернулся от Мольберта, словно того и нет вовсе, взглянул Диме в глаза:
— Я там и был-то двое суток. Утром прилетели, сразу в гостиницу: где-то близ Сент-Лазара, в переулках, дешевенький такой отельчик. Но культурно, чистенько… Поели, отдохнули. Ближе к вечеру на тренировку, с полем познакомиться. А стадион, Парк де Пренс, это в Булонском лесу, считай, через полгорода ехать. И тут какой-то из посольства, вроде гида. Все показывает, рассказывает… До Триумфальной арки, оттуда по авеню Гюго, потом по окружной… Приехали. Ну, поляна — класс, у нас тогда таких и близко не было… Размялись, постучали, порядок. А назад решили по набережной, на башню посмотреть.
— Эйфелеву?
— Ну да. Она на левом берегу, а мы по правому, по авеню Версаль. Доехали до Трокадеро, вышли, пялимся. А она!.. Ты знаешь, ни одна картинка, ни в каком кино не передать. Я гляжу — мать честная! Вот будто одним взмахом, на одном дыхании!.. Кто-то из наших: полезем, мол? Ну, начальство на дыбы: куда?! Поглазели, и хватит. Все, в отель, пожрать да спать. Ну вот…
Дима понял, конечно, что набор парижских реалий предназначен для Мольбертова скепсиса. Он решил подыграть, кивнул, произнес со значением:
— Да…
Мольберт ожесточенно почесал за ухом, поворочал глазами. Что тут скажешь? Крыть нечем. Он сдвинул стаканы, открутил крышку баллона, забулькал пивом. На лице выразилась работа мысли.
— Ну, это… — проговорил он, но на том мысль и остановилась. — Тащите!
И Дима с Пихалычем дружно взяли свое законное.
Крепкое пиво оказалось страшной гадостью. Дима запоздало осознал это, выдув больше, чем полстакана. Он прекратил пить, перевел дух, его скорчило: ну, муть!.. Он поскорей поставил стакан на фанеру.
— А я в армии снайпером был, — ни с того ни с сего брякнул Мольберт. Дима сделал очень вежливый вид. Мольберт воинственно надыбился:
— Че, Димон? Думаешь, вру, что ли?
— Да нет, что ты! — поспешил Дима, хотя по правде надо было сказать: «Врешь, конечно».
Мольберт схватил баллон, стал лить себе второй стакан.
— В учебке под Москвой! — сердито крикнул он. — Школа снайперов! Винтовка Драгунова, СВД. Со ста метров в пятак! — он показал пальцами окружность. — Дыханье задержать, спуск плавно, плавно… — сделал указательный палец крючком, задвигал им. — В засаду тоже посадят — и сиди не шелохнись. А ротный смотрит. Заметит хоть малость — еще будешь сидеть. А лето, жара! Комары! А ты сиди, ни звука, ни пука!.. — и залпом хватил весь стакан.
Дима знал, что Мольберт служил в пожарной команде какой-то тыловой части, где сроду пожаров не было; все два года он беспощадно дрых да ставил брагу в корпусе огнетушителя. Но рассказ о школе снайперов сплелся лихо, одним взмахом — как ажурный взлет мысли Эйфеля. Стало как-то обидно. Ну кто они такие?! Да никто. А как могут! Один про Париж — и это правда, другой — байки, но как ловко, черт!.. А я? Что я могу?!
Мысль эта оцепила Диму. Он ссутулился, застыл. Пихалыч с Мольбертом загомонили, обсуждая что-то, руками взмахивали — спорили, что ли? Дима слышал, но не слушал — так, краем… Пихалыч неизвестно с какого рожна повел речь о ДОСААФ, куда попал по окончании игровой карьеры и откуда быстро загремел по пьяному делу.
Край Земли. Стало быть, начало Неба?.. Может быть. А может, нет. Этот мир кончится, а новый не начнется. Что тогда?.. Тьфу ты! Бред. Дима встряхнулся. Так. Что сказать? Какие у меня таланты? Да никаких… Нет, так не пойдет. Если и нет, то надо придумать. Дима стал придумывать.
Музыка? Ну, уж чего нет, того нет. Математика? Да, вроде бы неплохо было и в школе, и в институте, но таких неплохих пять штук на десяток… М-да. Стихи? Чушь. Нет, тут надо что-то необычное! Типа секретный агент… ну, это тоже чушь, но сам ход сюжета… Теплее! Особое задание? Какое?.. Долго, черт! Инопланетяне, Атлантида… нет, это что-то совсем не туда. Думай, Димон, думай!
Мысль Димы, обычно клейкая, тягучая, зашевелилась — про нее можно даже сказать, что побежала, а сам он заерзал на скамейке.
Какие таинственные силы вторгались в мою жизнь? Документы загадочных исследований, лабораторные журналы?.. Не поймут, да и где те журналы… Дома под половицей спрятаны? Вздор. А что исследовали-то? При…
Мысль ярко лопнула. Дима широко раскрыл глаза.
Ясновидение. Вот оно! Предвидеть будущее. Да вот же оно самое, самое то!.. Уж тут-то мели Емеля…
Дима воспрянул, и тут его накрыло второй вспышкой.
Да это ж есть!
Есть во мне. Ну конечно! Вот же оно: вышел, только подумал, встречу кого-то — и встретил. Только подумал: надо б по второй — и тут же по второй. Представил Египет — и вот он, Египет Ну!..
Земля качнулась. Угол встречи неба с горизонтом стал другим. Дима задохнулся, взгляду сразу не хватило места. Он вскочил.
Мужики так и поперхнулись, изумленно глядя снизу вверх.
— Ты чо, Димон?!
— Да нет, — Дима счастливо повел взором. Стало просторнее. Он улыбнулся:
— Я что-то… Отлить бы! Что-то так вдруг…
— А, — сказал Пихалыч. — Это с поддачи так режет, простое дело. Иди вон в джунгли, — он показал на заросли сирени и кленового подлеска у торца Диминого дома. Дима глянул туда, кивнул.
— Я быстро… — пообещал он и не очень верным шагом двинул к зарослям.
Ликующий сумбур переполнял его. «Я!..» Он вскинул голову, увидал светлые облака над крышами дальних домов, чуть огорчился — облака в ясном небе всегда отчего-то задевают легкой грустью… Он приостановился.
Ему ведь, правду сказать, не хотелось по нужде. Надо было разобраться с самим собой.
Что обещает этот обретенный дар?.. Да есть ли он вообще? Дима немного отошел от той вспышки и взглянул в себя критичнее. Ну, что это была за угадайка!..
Он пошел дальше, вспоминая, размышляя. Подумал: встречу – и встретил, подумал: по второй – и по второй… Ну, что там. Это с каждым бывает, да по три раза в день. Вон и Мольберт, поди, предвидит, только по дурости даже не подозревает… М-да.
Нет, тут надо что-то покрепче. Дима вновь остановился.
Он был уже на углу своего дома. Посмотрел влево, вверх, на клены. Надо сосредоточиться, решил он. И увидим! Или не увидим. А ну-ка…
И увидел.
Время мигнуло. Сорок лет. Нет! Сорок два.
Дима шагнул вперед. Потом назад.
— Господи, — сказал он.
Край лета, край Земли, край жизни. Это так просто!
Он — ясновидящий. Он увидел, что проживет в своем доме, в своей квартире ровно сорок два года, день в день. И умрет стариком, в таком же светлом сентябре, таким же одиноким, как сейчас. И в тот последний день, когда уже не будет сил встать, чувствуя, как идет к нему последний миг, он будет видеть в окне бесконечно ясное небо и все те же клены – они будут еще выше, их кроны будут мести собой небо – но все так же будет слышно, как листья слегка шумят на солнечном ветру.
Дима развернулся, замороженным ходом пошел обратно. Вернулся, сел рядом с Мольбертом.
Тот невнимательно спросил:
— Ну? Слил?
— Да… — замороженным голосом ответил Дима.
— Ну, допивай, да по последней влупим, — Мольберт щелчком сбил с бутылки крышку. – Все, по домам пора.
Дима взял стакан, механически поднес к губам. Услышал свое дыхание, как оно кругло отражается от стенок. И поставил стакан на место.
— Чего ты?! — обомлел Мольберт.
Дима хотел сказать, что больше пить не будет, но не смог. Губы его задрожали, и задрожали пальцы, он глупо подумал, что в таких пальцах все расплещется… и слезы полились по щекам.
Он видел, что губа Пихалыча от удивления отвисла, бутылка застыла в руке Мольберта, но ничего с собой сделать не мог, слезы лились и лились, а рыдания глухо вырвались из горла.
— Это… чего это?! — наконец совладал с губой Пихалыч.
Зато Мольберт все понял влет.
— А! — вскричал он. — Ну че, он же не пьет совсем!.. У меня-то, когда лишку дернешь, не знаешь, то ли в рыло кому дать, то ли удавиться… Ну, Димон! Что за контузия? Плюнь, все там будем! — он поставил бутылку, обхватил Диму за плечи, дружески встряхнул. — Ну! Жизнь прекрасна! Глянь! — он взмахнул рукой.
— А-а… — дошло до Пихалыча. — Экзистенция!
И он важно поджал губу.
Дима кивнул, всхлипнул. Ему ничуть не было стыдно за себя, но и объясняться не хотелось. Не потому, что не поймут, нет, как раз теперь-то они бы его поняли, он это ощутил. Но ощутил и то, что говорить о том не надо. Не надо, и все тут.
Но если б можно, если б только можно было так!.. — попасть меж временем и вечностью, где свет, живые тени кленов, их негромкий шум, — да и застрять там навсегда. Пусть там не будет никого, даже следов ничьих. И счастья не надо, и любви никакой – пусть это тем, кто заслужил. Пусть все им, полной мерой. А мне одиночество. И тишину. Вечность и навсегда – это же разные вещи. Не надо вечности – только бы знать, что мое время будет течь и течь, и никогда не помутнеет надо мною небо, и листья пусть всегда шумят над моей головой.
И он утерся ладонью и стал другим.
— Все нормально, — сказал он. — Ничего! Все нормально, мужики.
(с) Всеволод Глуховцев
Метки: Глуховцев, Изба-читальня, Что почитать, юмор Подписаться на Telegram канал colonelcassad
сборник стихотворений о тишине на основе конкурса экспериментальной поэзии «Тишина»
стихотворения-победители:
Образцы тишины / Вячеслав Куприянов
Тишина выжатая из звука
разбитой тарелки
необходимая тишина между двумя
ударами пальцами пианиста
исполняющего стаккато
мокрая тишина дождя
спрятанного в капле
глубокая тишина моря
проглоченного рыбой
огненная тишина затаившаяся
в чреве солнца
точная тишина
вращения земли
ошеломительная тишина
вращения звездного неба
тишина
уснувшая
в тишине
Глибока тиша / Іван Лузан
Галасливий світ просочився під шкіру.
Вуха сприймають суцільний шум.
Серця беруть зайве на віру.
А разом із днем приходить сум.
І коли галасують навколо.
Не дають ні творити, ні спати,
глибока тиша рятує свідомість.
Глибока тиша дарує приємність.
Коли день лягає спати за пагорб,
а жовтий Місяць вистрибує в небо,
я виходжу на туманну вулицю
і поволі, поволі іду так до тебе,
Глибока тиша.
А разом зі мною іде моя тінь,
так вірно, так покірно, так тихо.
Я чую відлуння в животах голих стін,
коли крапля зривається з мокрої стріхи.
Вона входить у мене, а я входжу в неї.
Ми рятуємось, даруєм один одному життя.
Ніхто не тривожить і так спокійно.
Ніхто не кричить і так незвично.
Коли день лягає спати за пагорб,
а жовтий Місяць вистрибує в небо,
я виходжу на туманну вулицю
і поволі, поволі іду так до тебе,
Глибока тиша.
ТИ-ШИ-НА / Алина Алинина
ТИ-ШИ-НА…
ТИхо так,что слышен взмах ресниц
ШИроко распахнутых зеленых глаз
НА одном из тысяч бледных лиц…
СИ-НЕ-ВА…
СИнью небосвода потрясенная луна
НЕ доскажет тишине ночной рассказ,
ВАтой обеззвучивая звездные слова…
НЕ ЗО-ВИ…
НЕ услышу в пустоте блаженной тьмы
ЗОв из сна,летающего где-то рядом,
ВИтьевато голосящего:Где мы???
ПРИ-ХО-ДИ…
ПРИлети пылинкой на мои ресницы…
ХОчется тебя…Попробовать…Мне надо…
ДИко.Я хочу.Ты видишь,мне не спится?…
Тишина / Евгений Гулливер
Песня Тишины, плещущая через край.
Стены, безучастно столпившиеся вокруг.
Иногда заходит кокетка Печаль,
С горьковатым ароматом забытых разлук.
Она долго и нудно рассказывает о себе,
О том, что больна безнадежно… весной…
А потом уползает, забыв закрыть дверь.
И я опять остаюсь с моей Тишиной…
Мы давно уже вместе, не счесть сколько лет.
Она верна и заботлива. Может…чуть холодна.
Мы — счастливая пара, сомнений нет.
Да…Она такая на свете…одна.
Скоро сумерки. Нагрянет без стука Ночь,
Слегка потаскана и изрядно пьяна.
Когда-то и с ней я совсем был не прочь…
А теперь у меня — одна Тишина.
Ночь все еще красива, загадочна и нежна,
С растрепанной прической, шелестящая ни о чем.
Мы мило поболтаем, глядя как Луна
Игриво перемигивается с одиноким Фонарем…
Но и Ночь уходит с рассветом, подурнев,
Отяжелевшая от выпитого со мною вина…
Прохладные руки прикасаются ко мне.
Поправляет подушку неизменная Тишина…
Иногда, мне кажется, — я ненавижу ее,
Я задыхаюсь в молчании ее стерильных простыней.
Но кричать бесполезно, не услышит никто.
Равнодушные Стены не имеют ушей…
Тишина / Ирина Бебнева
Я живу невпопад.
И на этом базаре жизни
Мне ни счастья купить,
Ни заботы своей не продать.
Все – не в склад
И не в лад.
И гляжу я в немой укоризне
Как без толку и проку
Редких весточек милого
Ждать.
И ждать.
И опять только ждать.
Барабанщик,
Ну, что ты молчишь?
Я кричу –
А в ответ –
Только тишь.
Перепонки мои
Барабанные
От напряженья
Дрожат:
Бьет по ушам
Тишина
Сколом ножа.
Тишина на просторах ru.net’a:
Жизнь – @,
@mail.ru:
Ты молчишь, и нету ответа,
Vyhoda.net.
Я умру?
Вбегу
В тишину
На цыпочках.
Но не кроткой –
А верткой,
С улыбочкой -:) .
Руками всплесну —
Ну, надо же!
Ты жива, тишина,
Жива еще?
Раз-
Несу тишину —
В клочки! –
Полетят клочки
По закоулочкам.
По уголочкам,
По закуточкам
Веничком
Раз
Мету –
К че-
Р-
Ту!
К черту!
С нелюбимым – на ужин!
«Ты – мне не нужен.
Совсем не нужен» —
Как заклятье твержу
Иль молитву,
Превращая решение
В битву.
И куриным клекотом в горле
Застр-
Е-
Ва-а – ет
Каждый
Кусок:
Мысль
Дрелью
Сверлит
Висок:
Ты
НЕ НУЖЕН
МНЕ.
Ну, ни кА-
Пель-
Ки.
Ни Глоточка.
Точка.
Люб-
Кричала-
Лю!
Ми-
Шептала –
Лый!
Где найти
Мне такие
Силы,
Как поверить,
Что я –
Не сплю?
После сотен часов молчания,
Миллионов секунд отчаянья
Вдруг
Оживает @mail.ru –
Или это видение –
Твоя строчка :
«Как настроение?»
Сердца стук.
В тишине –
Я оглохну!
Так НЕ
Бывает.
Это шутит со мной
Интернет.
«Настроение?
Настроения нет».
Или что –
Написать, как с поспешностью
Я пыталась расправиться с нежностью,
Вспоминая ладони жаркие
И объятий картины яркие:
Как кричала
Свеча
Отчаянно,
Умирая,
А луна, свидетель случайный,
В двух –
От рая –
Шагах
Молчала?
Я уже
Все
Тебе
Рас-
Сказала,
Про-
кричала,
Шептала
Рычала
(В ту забытую нами весну)…
А дурацким ответом,
Наверное,
Я опять разбужу
ТИШИНУ.
«вкус диагонали» / Елена Неангел
снег падает вверх
лестница ведет вниз
рыба плывет вовнутрь себя
и навстречу рыбе движется ее же мысль
огонь свечи закоптил подсвечник
пальцы ищут себя в решетке
куда бы рыба не двигалась она делает это неспешно
смакуя на равных небрежность и четкость
глаз жмурится в синь ресниц
птенцы из гнезда валятся замертво
и только рыба не видит ни снега ни птиц
в ее чешуе все отражается одинаково
лучшие стихотворения:
Покой / Дмитрий Шнайдер
Представь:
В душе твоей покой и тишина.
Твой разум отдыхает от забот
И погружается легко в глубины сна.
Остановился мыслей хоровод.
Расслаблен каждый мускул, недвижим.
Тебе уютно, радостно, тепло.
Еще нет будущего. Прошлое ушло.
Лишь добрый сон в покое и тиши.
Ты опускаешься в него вперёд и вниз
На мягкое и ласковое дно,
А сквозь души открытое окно
В тебя втекает, словно вкусный приз
Энергия безоблачных небес –
Кристально чистый освежающий поток.
Ты в нём паришь, совсем утратив вес,
Как в воздухе волшебный лепесток.
Всё глубже, глубже, глубже твой покой.
Ты слился с ним – ты растворился весь.
Остался лишь покой сейчас и здесь,
Лишь безграничный, всеобъемлющий покой
Стоящая тишина /Майя Космо
Стоящая тишина.
Лежать и сидеть она не умеет.
По рангу не положено.
Не положено…
Не многие посвящены в тишину.
Там, в тиши не болтает ум.
Его там нет.
В тишину падают – спускаются.
Неосторожно. Хотя она высоко.
Это очень приятно.
Она полна или пуста.
Цель падения в пустоту определяет ее наполнение.
В пустой тишине есть все.
Кроме тебя.
А в полной –
Узнаешь
Все свои тени..
Тишина вибрирует.
Приходит молча из темноты.
И пульсирует фиолетовым.
О.. Каждый слышал тишину.
В тиши биения
Своего сердца.
Живет она в священном пространстве.
Пещера сердца.
Женской природы порождение..
Она рождает интуицию..
Сталкера.
С ним не заблудишься в тиши.
Звуки ее прекрасны.
Вооруженным ухом слышимы.
Краски ее ярки. Вооруженный глаз видит.
Оружие совершенно – Медитация.
Пребывай в тишине .
В сердце.
Вслед за сталкером иди.
Не заблудишься.
Ты станешь Творцом.
Принеси в мир найденное.
Облеки в форму . Свершение.
Любовь узнают…
Даже слепые от рождения
Телефоны мертвы… / Александр Драган
Телефоны мертвы,
__Не шепчи… всё равно никто не услышит…
Голоса теперь тени…
____и чти
Шепоток в голове ; так для нас шепчет Всевышний…
___И память о нас
__Теперь в обрезанной трубке…
Зачти дневники двойникам ;
__Пусть засмеют нас по буквам,
Ведь голоса память ;
всего лишь обман…
__Воспроизведи в сердце гудки,
_Пусть акцент ставят сами…
И если услышишь свой собственный крик ;
Убегай…
___ведь о тебе никто не узнает…
И не клей провода ;
Мы телефоны забираем в палату…
Печать моногамии ; в душе навсегда,
____Ведь позабыли о людях… когда-то…
И теперь лишь взор из-за зеркала ;
Вечность… А для отражений нету рассвета…
И телефоны в сердце мертвы…
__И лишь звонок пустоты
Разобьёт душу на осколки…
__Телефон не позвонит… не кричи больше громко…
город мамонтов / Баха Вернер
город мамонтов
грозный, тихий
переулки
клыком спирали.
город мамонтов —
на картине
на бумажной
моей магистрали.
город рослый
бугры обрывков
распечатки
историй легких.
город скрытый
душевных ликов
луж сердечных
поэзий скользких.
город мыслей
в цветной проемке
тишиной
акварельной ткани.
город смазанный
в слой обвертки
в огражденьях
моей печали.
город жизни
избитый словом
букварями
сновящих нитей.
если знаете
путь-дорогу
в город мамонтов
заходите.
Сквозь тишину / Екатерина Миренина
Сквозь тишину смотрю, и мне не видится
Ни что сбывается, ни что предвидится.
А тишина возьмет, да в песню выльется —
А тишина споет.
Вокзал — приют холодный для сбегающих,
Для жизнь кончающих и начинающих,
Для память чтущих и для всё прощающих
Живых сердец.
Тяжелый путь домой — о где ты, край родной!
Тяжелых пут на сердце жесткий ком — долой!
Мы так немного просим: о, домой, домой!
Как долог день!
Мы — путники; мы — посох променявшие
На пыльные автобусы уставшие,
Мы — странники; мы — веру потерявшие
В блудницу Русь.
Сквозь тишину смотрю, и мне не видится
Ни что сбывается, ни что предвидится.
А тишина возьмет, да в песню выльется,
А песня — в снег.
ах тишина / Сергей Мат
ах тишина тишина
страшна наивна и ненавистна
есть о ангеле тишины
Абадонне
Абадонна пустотелый
войдя в квартиру
Пройдёт по холлу мимо гостевой
Нечаянно косой
Хрусталь на люстре всполошит
Споткнётся
каблуком цепляя секретер
Нелепо переотражаясь многократно
в трюмо зеркальных
Скользнув к твоей кровати
неуклюже
У изголовья вымостится тишиной
И сладкий сон хранить навеки станет
Носовым платком стирая с губ тепло
тепло намёк на пламя
Замрёт в нирване мига пустотой
Даря бессмертную остывшую любовь
Миг / Иван Лузан
Этот стих — лишь для шёпота.
Миг создан из хрусталя
с примесью тополиного пуха
и ткани для облаков.
Миг создан для наслаждения.
Не говори ничего,
просто кушай его — живьём.
Миг создан для тишины.
Ты — лишь гость.
Не спугни его, замри!
Миг — это песня шёпота,
очарованного истомою.
Миг — это ты.
тишина / Олег Эйнар
кнопка tv mute
нажатая с желанием
сделать тише
мою личную тишину
вызывает немоту меня
при ней
я говорю
и
я не говорю
мне не слышно слова внутри меня
только тонкие спицы
постоянного
шипения сознания это
волны
инфразвук
серый фон бесконечности
или лучше
назову всё это
шшш
так больше похоже
на правду
Ти Ши На / Николай Радужный
Выйди наружу
Прислушайся…
К тому чего не слышишь из-за
И что ты можешь слышать?..
Дыхание ветра, запутавшегося в ветвях
Деревьев внепространственную связь
Холодного и чистого журчание
Ручья полет
Шмеля рекламы
Модных шуб радиоволны
Всех частот звонки
По телефону акустика
Из окон автострады Enigma,
Ван Бетховен и Ramshtein в пещерах
Отражений снов проливных
Гроз за горизонтом не счесть
всех звуков мира не услышать
За монитором сидя не чувтсвуешь
Потоки псипространства альфалучами
Нейроиндустрии СНИ
Все человечество будущего
Возможный вирус не хочеть
Замечать все невозможнее
Неслышать все труднее
Все звуки мира тихий шум
Кулера включенного когда-то
AI, чье имя — Ти Ши На.
Тише / Алла Павликова
Тише прошу тише
Мягче к душе руки
Чтобы лишь Бог слышал
Будем читать звуки
Я подойду ближе
Скрывшись под капюшоном
Слышу, как ты дышишь
Чувствую запах еще
но
Дрожь от виска к шее
Стянута речь шарфом
Медленно леденея
Мы отпускаем завтра
Тише прошу тише
Просто прикрой уши
Чтобы весь мир слышал
Что говорят души
шшшшшшшшшш………..
Сокрушительная тишина / Мик Сирин
возможно ли
свинцовый хаос сжечь дотла
неровным трепетом горячего дыханья
губами обжигая губы сквозь стекло
вплетая мглы огонь в волны твоих волос
омытые ручьем из слез, объятых дрожью
когда разбитым зеркалом на тысячи осколков
мне сердце слепят сокрушительная тишина
и шелест снегопада..
Тишина / Артем Крихтенко
И тишина… за каждым словом.
Способная свести с ума…
Когда наедине…
Твои уста… краснеют
среди бесцветных кадров жизни…
и в темноте
моя печаль… блестит слезой живою
в твоих опущенных глазах.
ты будешь жизнью иллюзорной
в моем сознанье… в моих стихах
ты будешь ею… самой любовью…
скажи, а есть ли вера
В твоей израненной душе?
я замолчу, я не хочу тревожить раны…
я лишь желал увидеть свет…
всего лишь уберечь… от боли…
ведь ты любовь… сама любовь…
По ту сторону ночи / Артем Крихтенко
Скажи, кто я такой?
Я собираю ячейки мозаики
Освещенных ночами участков дороги.
Посмотри мне в лицо?
Ты что-то там видишь?
Ночь заросла… на века… это долго?
Все кажется спит…
Так сумрачно тихо…
Вдыхаю прекрасный тлеющий воздух
Похожий на жизнь.
стук колес на вокзале, —
с перрона уходит куда-то поезд
Куда ему ехать?
поезд пустой.
и кажется что реальность плывет…
а я постою на платформе и может
дождусь здесь кого-то
иль кто-то меня здесь найдет.
Вон видится поезд…
и этот пришел похоже за мной
посмотрим куда он меня увезет…
и стук колес на вокзале…
как счет часов…
мы просто не знали,
что ночь затянулась уже на века…
мы все равно не ждали,
что огни будут по ту сторону стекол мелькать.
Точка сомнений / Черная Тишина
уходить..
сегодня так поздно,
даже ветер затих у дождя под крылом,
потолок прячет небо…. и звезды,
посидим до утра,
можно так…
не вдвоем.
промолчать…
сегодня так надо,
ночь – вуаль из сомнений.
ласкающий мрак.
и под пледом из нот шоколада,
еще можно вкусить утонченный коньяк…
уходить…
сегодня так глупо,
расстояние в сто миль между мной и тобой,
от дивана
до
маленькой
тумбы,
как легко стать одной,
из забытых
тобой….
промолчать…
сегодня. отныне…
белый белый дельфин моих радужных снов
вдруг разбился.
я рада
кончине…
я дойду до двери.
не вставай…
ухожу….
програмное наитишайшее произведение / Елена Неангел
я очень снег люблю
снег ночью
заставляет свет шевелиться
и двигаться
куда то
сказал бы кто
как это сделать
как
чтобы снег падал вечно?
отражение из двоичной «невыносимой легкости бытия» / Елена Неангел
когда заканчиваются слова — начинается дождь
он бьет кисточкой по окну — и эти картины не купить ни на одном аукционе
дождь стучится в твой дом – не вздумай открывать ему дверь
дождь стучится в твой дом – прогуляйся с ним по улице возьми его под руку
ты чувствуешь как бьются миллиарды маленьких сердечек в одно большое твое сердце
ты дрожишь когда он прикасается но тянешься навстречу
дождь стучится в твой дом но ты выходишь без зонта
ты не знаешь такого слова – зонт – все слова давным-давно закончились
Кристалл на Якорном поле / Ирина Гришина
Соляные столпы вдоль дороги стоят.
Тишина заглушает «Алё, это я!..» —
Я давно откололась от корня.
А на поле надежда побеги даёт:
Якоря прорастают, царапая лёд –
Сорняками сквозь горы поп-корна.
Там, где было бы сердце, —
Открою окно:
Мореходам – маяк, а ребёнку – кино;
Буква «Т» держит свет за плечами.
Из песочных часов время хлынуло вверх;
Круг изогнут восьмёркой…
Я не человек,
Но остаться за гранью – печально.
Отрез тишины / Алина Алинина
Подари мне
Отрез тишины…
Я сошью себе
Плащ одиночества.
Разбросаю по ветру
Слова,
И в безмолвия мир…
Как пророчество
Прозвучало
Прощальное эхо,
Утихая внутри навсегда.
Рождена я Тобой.
Жизни веха
Частью крика
Ушла в небеса…
И беззвучие
Синею дымкою
Унесет из сознания
Прочь…
Подари мне
Шанс стать невидимкою.
Подари,я прошу,
Мама-Ночь.
Я в тихую сойду печаль / Майя Космо
Я в тихую сойду печаль.
Туда уйду,
где облетает цвет.
Ложиться под ноги ковром безмолвным
Молчит душа
Под образами белых яблонь.
Ладонь подставила…
Лови мгновенья…
Тех лепестков нежнейших
В трепете прикосновения
В падении мерном
Истинность тиши.
Моя земля ложится спать / Паша Ню
Моя земля ложится спать –
Спокойных черно-белых снов.
Права желающих устать
Достигли всех первооснов.
Я завершил фотомонтаж
Минувших двадцати часов,
Опять остыл ажиотаж
Вокруг детей и их отцов.
Окончен бесконечный бег,
Надолго ограничен шаг,
Ложатся сотни человек,
Освобождается душа.
И тихо продолжает путь
Через диван, окно и стол.
Стихает звук и лишь чуть-чуть
Наигрывает рок-н-ролл.
Пока мы спим – уходим вспять,
Мне этот способ так не нов…
Моя земля ложится спать –
Спокойных черно-белых снов.
Silence…Silencio…Тишина / Полина Стрельцова
Между мной и тобой тишина
Непрошедших звонков,
Неотвеченных взглядов стыд.
Пелена
Вдруг упала с глаз.
Равнодушие.Жалость до дна…
Понимаю,что твой
Светлый замок разбит.
Я одна
В ответе,что нет больше «нас».
Ты не тот.НЕ вина.
Убеждать себя не найду больше слов.
Алхимически нас ничто не роднит,
Равна
Нулю метафизика.
Да,без прикрас.
Прости…не могу лицемерить,видна
Сразу правда…задвинут засов…
И сердце молчанье хранит.
Да-да.
Между мной и тобой-Тишина.
Промерзая насквозь ноябрём / Лана Летящая
Промерзая насквозь ноябрём,
Уходя в горизонт, в блеск и свет,
Ощущаешь как будто вода
Заструилась по венам, дожди
Переходят, баюкая, в снег,
Говорят тебе: жди и не жди,
Но куда б ни бежала земля,
Всё вернётся, как было вовек,
В тишину, пустоту, в блеск и свет.
Промерзая насквозь ноябрём,
Уходя в мир туманных руин,
Слышишь только свист ветра в степи,
Словно не было бури ночной.
Погружаясь в безликий покой
Посреди белизны тишины,
Слышишь – капает время вдали,
Кроме времени нет ничего.
Утонуло всё в белом песке,
Обезличилось, стёрто с земли,
Только капает время вдали,
Тише… тише… и нет ничего.
Ничего. Пустота. Белый сон.
Обеззвученность стёртых времён.
…Промерзая насквозь ноябрём,
Уходя в горизонт, в блеск и свет,
Ощущаешь как будто вода
Заструилась по венам твоим.
Безграничностью неба дыша,
Растворяясь в дожде ледяном,
Ты уходишь в пустой горизонт,
На земле оставляя себя.
Беззвучье / Хруст Языка
На пластилиновом небе
Синем, как Чёрное море,
Весит полумесяц сырный.
Осыпано небо солью.
Зефирным платком укрыта
Земля под моей ногою.
Безлистые стонут ветви,
И ночь их пленит собою.
Прозрачность тумана дрогнет
Над батюшкой Енисеем
И звук растворится, смолкнет..
Нет ничего страшнее.
И раковины у скулы
Станут не нужной деталью..
И растерзают пули
Душу мою молчаньем.
Мертвой тишиною
В Рождество захлебнуться
И не почувствовать боли..
И больше уже не проснуться…
внеконкурсные стихотворения от команды жюри:
неоПозНаНа / Искандер Кю
структура строфы не распознана
тектоника лета не вычленена
обычно она
приходит прозами
строк странных как выстрелы
ещё ночами и дозами
ритмов отмеренных издревле
а также бледно-розовыми мыслями
отравленными желаниями масляными
буднями пропахшими празднествами
ароматными оральными снами
волнами кайфа озарена
структура тишины не опознана
Другое / Киара Рив
Другое…
Тише, не дыши, не слышь меня в немом твоем покое…
Не трогай шорохи рукою
Они живые, но пусты…
Там тайна молчаливых воинов…
Хранящих в звукоизоляции одно лишь слово —
Ключь всего.
В до боли отчаянном крике…
Лишь Оно…
Не вырвется из их клыкастой пасти.
Подохшее утро… / Миклош Шадор
Дождь не поёт —
плачет.
Нахохлившись,
голуби
на чердаках
расцветают
серыми,
топорщатся —
неуместный апрель…
И даже снег
выпал.
Но лыжи не дали…
Солнце в этот день
не встало…
И все прохожие —
оборотни…
не оборачиваются,
на людей не похожие…
Ни капли мимо —
все мне на макушку…
С внутренней поверхности рта
растут крики…
Лики с икон —
демоны…
Все темы на моём рабочем
столе —
картины ада…
Изнанка света…
А ведь света нет…
Пластай свинец
на ломтики,
лей ртуть по углам,
уснуть —
без надежды…
Проснуться —
в отчаяньи.
Тишита кровоточит,
кровью точит
стальные прутья
клеток
съёмных квартир…
По углам
взрываюются лампочки…
Лапы крысы-лапочки
перебирают чётки
молитв Зверя…
Растираешь пальцами
пыль,
трёшь нос, —
апчхи!
Хитрая пыль,
такая
белая сосредоточенность,
неумолимость
закрывающейся двери…
Конвульсируешь,
и за ненадобностью
выБлёвываешь
душу…
Не шумите,
когда кто-то
ТАК
уходит…
На мокром асфальте
сдохло
ещё одно утро…
Табличка озаряется
зеленоватым:
«следующий»…
Посвящается Воплощению Тишины / Юра Матигоров
Нет ничего в Тебе,
всё содержащей.
Прочтенье читающего —
ник для Тебя.
Как трансер в танце,
всех успокаивающий
прекращением поиска
до утра.
Пока не забыл Тебя —
это не понял.
…уход отсюда в птиц голоса —
где неизбежностью семени Мира
из флейты выпадывает роса.
stupid sil-енси-mind
После гаша ти-ши-на / Яков Бородин
Тишина
Дышит луной и теменью.
Распластались
Зрачки квадрато-мыслями
Весь мир, весь глубос,
Голубой шар, изучаемый
Школьника-
Ми
В учебниках
Напичканными чьими-то чужими надоедливыми смыслами…
Взял и смылся..
Не правда – все, что ВЫ
Видите…
Ночью становится ясно,
Весь мир – один
Большой предлог для
Жизни.
И НЕТ настоящего…
(особенно после бутылки рома)
Всё — только ошибки
И догадки буду-
щего……………(ли я)
Учебники все закрыты, и к каким-то годам
Люди находят себя
В поисках того, чего
Просто НЕТ.
Ничто НЕ <под луной>…кроме сучного быдла..это Е и,
причем всегда во всех
измерениях, даже в вашем таком воо-
бр-(о)-жении……………..<каким бы оно ни было>
Под языком луны
Все не спящие
Кончают мыслями…
Тсссссссс
ссс
сс
с
Не будите РЕАЛЬНОСТЬ….
Очень тихо начните
Понимать…ее..(тссс)
..
..НЕТ..на всех…ее раздают по одной штЫуке в одни сумеречные рУки..
Ведь очень легко поверить, что
Теплое нельзя путать с мягким…
Но ведь если теплого нет – всё
Становится мягким (вот фигня, когда хочется жестко)
Включая
Вашу
Такую стесненную по времени
Тишину…реальности
Вы – человечны, пока у вас
Есть время…да, такой вот ништяк.
Но не обольщайтесь.
Скоро эта болезнь
Пройдёт…
А, да и еще —
Не лгите своей реальности,
Она сука гордая,
Не простит…
Тихо / Квила Бристения
тихо тихо тихо тихо
тИхо тИхо тИхо тИхо
ТИхо ТИхо ТИхо ТИхо
тишину топила лихо
тишину вопила в ступе
извивалась нотой лестной
твои сказки — мои мысли
поцелуй желанье в губы
так случается впервые
тихо тихо тихо тихо
а потом опять случатся
а потом завянут чувства
притупятся
отомрут
а потом останусь
я
знаю наперед
сценариев водоворот
на Глубине
а мне бы вне
туда где и не ждут
