Арабский поэт Абу Тайиб аль-Мутанабби и его стихи
26.08.2010 17:00
Абу-т-Тайиб ибн аль-Хусейн аль-Джуфи (915-965гг.) вошел в историю классической арабской литературы под прозвищем «аль-Мутанабби» (уподобляющий себя пророку).
Выходец из Куфы, он получил хорошую литературную подготовку (в этом южноиранском городе берет начало одна из известнейших арабских грамматических школ), затем, поселившись среди кочевников, изучал бедуинский говор, считающийся непревзойденным образцом классического арабского литературного языка.
Поэт верил в высокую миссию слова. В смутное время распада арабского халифата он выступал в роли трибуна, ратующего за возвращение к непреходящим ценностям прошлого – синониму былого величия арабов. Ответом явились преследования, тюрьма. Ответом стала насмешливая кличка «лжепророка».
Аль-Мутанабби прославился как поэт мужества, мастер панегирика и сатиры, автор замечательных элегий. Он известен необузданностью своих страстей, как в любви, так и в ненависти. Долгие годы он провел при дворах арабских правителей. В его стихах дошли до наших дней имена эмира Алеппо (по-арабски Халеб) Сейф уд-Даулы, правителя Египта евнуха Кафура, египетского военачальника Фатика, многих других, избавленных от забвения талантом поэта, который в поисках идеала наделял своих друзей самыми совершенными чертами, в порыве же разочарования дерзко сбрасывал с пъедестала.
Аль-Мутанабби погиб смертью воина, воспетой в его стихах. Близ Куфы его караван подвергся нападению кочевников.
(Перевод стихов с арабского языка: Волосатов В.А.)
1
Долго ли будешь скрывать наготу свою в рубище,
Жить, прозябая в безвестности из году в год?
Смертен как все, ты умрешь, но позорно, от старости.
Чести не знает, кто прячется, трусит и ждет.
С верой в Аллаха воспрянь же, отринув смятение.
Привкус опасности сладок, как сотовый мед.
***
В юности автор сказал:
2
Да, я погиб, как многие, сражен
Румянцем щек и белизною шеи.
Глазами дикой серны полонен,
Томлюсь от страсти, чахну, цепенею.
О, юность, пролетевшая как сон
Под небом Куфы, нет тебя милее.
Вы где-нибудь видали столько лун,
Затмивших блеск жемчужных ожерелий?
Взмахнут они ресницами, и вмиг
Не грудь, а сердце ранено стрелою.
Устами алыми прильнут к устам твоим
Изведаешь блаженство неземное.
А косы их… столь дивен аромат
У смеси амбры, розу и алоэ.
Мне спутником бессменным стал недуг,
Бессонница – подругою моею.
Вблизи Баальбека, у племени Бен Кальб
Живу я, как Христос средь иудеев.
Днем бодрствую, а ночью сплю в седле,
Неразлучим с рубашкою стальною,
Испытанной кольчугой боевой,
Сплетенною даудовой рукою
Я б жалок был, безропотно приняв
Несчастный жребий свой, начертанный судьбою.
Измучен долею, слабея от забот,
Не зная устали, не ведая покоя,
Поныне странствую, о прошлом не жалея,
И милости прошу лишь у того,
Кто всех великодушней и добрее.
Одеждой грубою не брезгует герой.
Из шелка обезьянам шьют ливреи.
Будь честен, благородным и умри
Под лязг мечей, знаменами овеян.
Удар копьем излечивает гнев
И гасит ненависть в груди у лиходея.
В геенне огненной достоинство храни,
Позора избегай, витая в эмпиреях.
Погибнет трус в бессилии своем,
С юнца безусого платок сорвать на смея.
Отступит смерть, увидя, как храбрец
В лицо опасности взирает, не бледнея.
Не родом славен – род мой славен мной.
Я горд собой, а не своей роднею,
Пусть каждому известно, что она
Накормит кровника и приютит изгоя.
Собою горд безмерно я, как тот,
Кто совершенен, равных не имея.
Владею рифмой, честь свою храню
К стыду завистника и ужасу злодея,
Но одинок я в мире, как святой
Средь богом проклятых самудовых кочевий.
***
3
Отвергая замечания соперников, которые были высказаны ему в присутствии Сейф уд-Даулы, автор сказал:
Вещает так, как я, лишь подлинный араб,
Всяк убедится в том, услышав стих единый.
Слова соперников отличны от моих
Как лепет женщины – от языка мужчины.
Я – жемчуг, дар морей. Меня далек изъян,
А ты – державный меч. На грани – ни щербины.
Ужели зрячего нам должно уверять,
Что тьма кромешная черней небесной сини?
***
Видя, что Абу Бакр ат-Таи уснул, слушая его стихи, автор сказал:
Ах, боже мой, ты только что был здесь.
Ужель мой стих свалил тебя на землю?
Ужели рот твой – уши, ты ж уснул,
Ничтожество, глотнув хмельного зелья?
***
Обращаясь к Абу Данафу, который пригрозил держать его в тюрьме, автор сказал:
Тюрьма иль смерть – мне все едино, друг.
Неволею не огорчен нимало.
Приму твой дар. Готов вцепиться в труп
Голодный лев, деля обед шакала.
Пусть будет так, как хочешь ты – тюрьма.
Моя душа кончины ждать устала.
Стыдиться ль заточенья? Никогда
Жемчужину ракушка не смущала.
***
В юности автор сказал:
Гость неждан и непрошен свалился на головы.
Лучше б белым мечом поразило виски мои.
Сгинь, убийца, исполнивший дело нечистое,
Тьмы кромешной исчадье, что бел лишь по имени.
И годами, и страстью снедаем, как пламенем,
Молод духом боец, убеленный сединами.
Сокрушенно гляжу на дворцы и развалины.
Обливаюся кровью, не видя фаты ее.
Поклялась она в верности в час расставания.
Уходили в поход мы неполной дружиною.
Наши слезы смешались в прощальном лобзании,
И несмело уста приоткрыла любимая,
Опоив меня той чудотворною влагою,
Что и племя усопших от сна пробудила бы.
Волоокая, дивною ветвью гранатовой
Приласкавшая розу, дождями омытую.
Не суди меня строго – судьбу человечества
Принесу тебе в жертву – молю, не суди меня.
Исстрадался я втайне великими муками.
Ни тревоги, ни боли, страдая, не скрыла ты,
А не то, подурневшая, миру явила бы
И усталую душу, и сердце разбитое.
Не привык я ни в грозах искать утешения,
Ни мириться с нуждою, охвачен гордынею.
От судьбы не уйти мне. Ее злоключения
Отвратит лишь могучего духа усилие.
Знал я лучшие дни, но заботами времени
Обречен на лишенья. За то не кори меня.
Не людьми окружен я, а глупыми тварями.
Не добром избалован – посулами лживыми.
Беден духом богач. Ни признанья, ни почестей
Не добьешься погоней за легкой наживою.
Подружившись с мечом своим дружбою лезвия,
Буду славен я славой великой, правдивою.
В ожиданьи бесплодном иссякло терпение.
С кем угодно готов я померяться силами.
Обезумев от страха, шарахнулись лошади.
Отовсюду война наступает лавиною.
Пусть же мчатся, покрывшися белою пеною,
Ожигаемы плетками, криком гонимые.
Поизранены копьями, злобно ощерившись,
Словно мыты уздечки слезами полыньими.
Тот, кто ждал меня, — витязь, исполненный мужества,
Вырвет скипетр из рук, недостойных властителя,
Пренебрегшего верою, кровью паломников
Обагрившего стены священной обители,
Победит и в смятенье повергнет губителей,
Коли встретится в битве с ватагою львиною.
То не молния – меч полыхает зарницею,
Забагровела туча над чахлыми нивами.
Сгинь же в бездне, душа моя. Заводи тихие
Избирает прибежищем стадо пугливое.
Побратайся со славой, завидуя участи
Храбрецов, поисколотых вражьими пиками.
Алчет меч. Взмыли птицы. Кто битою тушею
Возлежит на колоде, не станет владыкою.
Будь я призраком, враг истомится бессонницей.
Будь я влагой – погибнет от жажды мучительной.
Завтра встреча храбрейших – достойнейших мечников
И смутьянов – арабских и прочих правителей.
Коли примут мой вызов – отвечу пощадою,
Коли нет – не уйти им от длани стремительной.
***
Скоро ль кончится странствие? Звездам полуночи
Ни копыт, ни подков упражнять не приходится.
Не догнать их скитальцу, что бодрствует в сумраке,
Напрягая глаза свои, мучим бессонницей.
Кожу щек его солнце спалило без жалости.
Только пряди седин не покрылись ожогами.
Как хотел он, надеясь на помощь всевышнего,
Чтобы в жарких лучах почернели и локоны.
Заплескалася влага, сопутствуя страннику
В складках козьего меха и белого облака.
От недуга и скорби спасаясь в изгнании,
Длинношерстого зверя загнал я не злобою.
На пути от Каира до Джауджа и Алама
Состязались копыта, как жертва с погонею,
Уходя от подков. Горделиво, как страусы,
Мчались кони – поводья летели за обратью.
Нет предела отваге неистовых всадников,
Закаленных в скитаньях лихими невзгодами.
Гладкощеки, безусы, с открытыми лицами,
Обнажив на ветру чернокудрые головы.
Жаждут дерзких свершений достойные витязи,
Поработав на славу длиннейшими копьями.
Хладнокровны в набеге, бесстрастны в сражении,
Принимая судьбу за удачу игорную,
На войну, как на праздник, идут, беззаботные,
Доисламских смутьянов живое подобие.
Молодецкие пики, нарушив безмолвие,
Птичьим криком кричат в поединках с героями.
Поизранив копыта, обрызганы зеленью,
В белой пене храпят белозубые лошади,
Отгоняемы плетями с тучного пастбища
На угодья, где честь не считается роскошью.
Тщетны муки их. Смерть унесла повелителя
Мусульман и язычников – славного воина,
Что не знал себе равных в пределах египетских,
Совершенен в поступках, делах и достоинствах.
Нет в живых Абу Шуджи. Чины и отличия
Не прибавят работы червю землеройному.
Потеряв его, стражду я в долгих скитаниях,
Как слепой продолжаю бесплодные поиски,
А верблюд мой, узнав, что напрасны старания
Окровавленных ног его, давится со смеху.
Не людей я встречал – разукрашенных идолов,
Непорочности статуй лишенное сборище,
И вернулся, услышав, как перья сказали мне:
«Славен меч. Не пером добывают сокровище.
Не чернилами – кровью написана летопись.
Краснобай меченосцу слугою приходится».
Вот достойнейший выход – спасенье от бед моих.
Глуп, кто ищет иного лекарства от горечи.
Пренебрегший мечом сиротливо безмолвствует,
Коли спрошен, добился ли в жизни чего-либо.
Перевидел немало я. Шепчут завистники,
Что, мол, к сильному шел он, взывая о помощи.
Жалок мир, где нередко слепое бесправие
Учиняет раздор и меж братьями по крови.
Буду странствовать ныне лишь вместе с ватагою
Тех, чей меч с юных лет подружился с ладонями.
Не уйти от свидания с карающим лезвием
Лиходею, вступившему в спор с обездоленным.
Рукояти меча с поистертыми гранями
Не отдам на глумление отбросам истории.
Знай: что взор твой туманит, тревожа сознание,
Исчезает порой, как виденье бесплотное.
Будь же стоек. На жалкий призыв к состраданию
Отвечает стервятник ликующим клекотом.
Уходи от толпы. Избегай соблазнителя,
Пусть в широкой улыбке расплылось лицо его.
Гибнет вера. Исполнены лжи обещания.
Поубавилось правды и в клятве и в повести.
Там, где страждут иные великими муками,
Благодарный творцу, нахожу удовольствие.
Поражаю судьбу, что сношу ее тягости,
Роковые удары встречая спокойствием.
Только жизнь быстротечна. О, если б родиться мне
Под счастливой звездою далекого прошлого.
Позабавило время детей своих в юности.
Мы ж, наследники старца, питаемся крохами
***
Куда спешишь ты, о великий князь?
Ты – грозный ливень, мы – сухие травы.
Как женщину тебя хранит судьба.
Приблизиться к тебе никто не вправе.
Ты ж рвешься ввысь, в миру и на войне
Охвачен жаждой почестей и славы.
О, если б мог я стать твоим конем
Иль, как шатер, укрыть тебя в дубраве!
Перед тобой широкая стезя
Для громких дел и славных испытаний.
Великий духом жертвует собой
На поприще возвышенных исканий.
Привык я ждать, но там, где нет тебя,
Невыносима горечь ожиданий.
Даруй мне жизнь – немилость зла, как смерть.
Даруй мне свет, о солнца яркий пламень!
Приди ж скорей, о тот, чей гордый взгляд
Рождает в войске бурю ликований,
Кто в битве сердцем холоден, как лед,
Как будто смерть нема на поле брани,
Чей меч сметает полчища врагов,
Мешая в кучу кости с черепами.
Пределы, где бывал ты, бережет
Всесильная судьба от поруганий.
Там радость ярким золотом цветет.
Там туча льет вином, а не дождями.
Ты беспределен в подвигах своих,
И в щедрости тебе никто не равен.
Ты в дружбе – умиленье для друзей,
Ты в битве неотступен и всеславен.
Ты князь сердец, надежда для людей,
О Сеф ад-Дауля – меч, рассекший камень.
Могущество твое не одолеть,
Любви к тебе не выразить словами.
***
Разве в мире не осталось друга,
Что б помог избавиться от грусти?
Разве в мире не осталось места,
Где живут в согласии и дружбе?
Разве свет и мгла, позор и слава,
Честь и подлость – все смешалось в кучу?
Новая ль болезнь открылась людям?
Старым ли недугом мир измучен?
На земле Египта, где свободный
Одинок и сир, лишен приюта,
Восседает ворон в окруженье
Стаи сов, подмявших стаю уток.
Я читал хвалу ему. Приятно
Называть скопца великим мужем.
Говоря шакалу: «Ты проклятый!» —
Я б обидел собственные уши.
Потому уместны ли упреки?
Там, где слабость, жди напасть любую.
На кого пенять тому, кто молча
Проглотил обиду, — на судьбу ли?
***
При выздоровлении Сейф-уд-Даули автор сказал:
Как воспрял ты, воспряли и честь и достоинство.
Враг же корчится в муках и горько терзается.
Налилися здоровьем преславные подвиги.
Напиталися влагой и пашни и залежи.
Снова вспыхнуло солнце, как будто сияние
Погасило болезнью, подкравшейся к пламени.
И лицо твое вновь озарилось улыбкою.
Близок дождь, что осыпает небесною манною.
Ты зовешься мечом, но неверно сравнение.
Меж слугой и владельцем великая разница.
Хоть с арабами связан ты кровными узами,
И иные народы поют тебе здравицу.
Мусульманам ты служишь опорой могучею,
Пусть аллах и к другим одинаково благостен.
Не тебе одному приношу поздравления.
Ты здоров, и повсюду блаженство и радости.
***
Обращаясь к Сейф уд-Дауле, который подарил ему халат, копье, кобылицу и жеребенка, автор сказал:
Что платье для князя? И лучшие ткани
Хранит он, набросив на плечи друзей.
Взгляни на рисунок: какого искусства
Достигла рука византийских ткачей.
Торжественны лица владык Византии.
Сверкает убранство. Курится елей.
Немного старанья, и тронется время,
И говор наполнит покои царей.
Копье же, на зависть и гибкому станом,
Мечтает услышать бряцание мечей.
С любовью взращен удивительный стебель.
Умелица – чудо в науке своей.
Не сглазил бы кто моего жеребенка.
То отпрыск коня благородных кровей.
Исполнена гордости мать-кобылица.
Ему же как будто неловко при ней.
Где тот, кто смирил бы отчаянный норов
Коня, что служил мне? Пусть выйдет смелей.
Чье сердце не дрогнет, как левой рукою
Копье оторву от крепящих ремней?
Не знаю, какими словами восславить
Добро, что творишь ты, о князь из князей?
***
Вечером, прощаясь с Сейф уд-Даулой, автор сказал:
Да, я и ночь – враги, а ты – причина спора.
Как я уйду к себе, так торжествует мгла.
Спасительный рассвет наступит так нескоро,
Столь долго путь от века до утра.
***
Будучи в Куфе, автор сказал, обращаясь к Сейф уд-Даули, который прислал ему из Халеба письмо и подарок:
Скажи мне, о посланец, что с тобой?
Ты сохнешь телом, я сгораю страстью.
Уж не ревнуешь ли? Вернувшись о нее,
Предательски хитрил и лгал не раз ты.
Виной всему – прекрасные глаза.
Очарованье породило распри.
И ты страдаешь, дева. Что же, знай,
Где зреет чувство, там бледнеют краски.
Того, в чье сердце вкралася любовь,
Толпа узнает сразу без подсказки.
Яви ж свой лик, о дивная краса,
Пока милы еще живые глазки.
Приди скорее. В наш суровый век
Столь призрачно и быстротечно счастье.
Кто хоть однажды созерцал тебя,
Пленен навеки девою из сказки.
Уж высох я и кожей потемнел,
Но, как копье, стал крепче и прекрасней.
Сдружившися в скитаньях с той, другой
Волшебницей, меняющей окраски.
Как ни скрывалась ты, она нашла тебя
И алых уст коснулася украдкой.
Вы обе ослепительно ярки,
Но все ж великолепнее наряд твой.
Не раз я спрашивал, хоть знаю наизусть,
Из Неджда в Халеб путь далек иль краток.
В вопросе – покоряющая грусть.
В ответе – удивительная радость.
Мы шли без устали и, даже ослабев,
Искать пристанища, пусть краткого, не стали б.
Мы говорили ласковым полям:
Здесь только путь наш, цель же – славный Халеб.
Здесь пастбища для вьючных лошадей.
Там вьюками рысак не поизранен.
На свете самозванцем нет числа.
Лишь в Халебе эмир не самозванец.
Изъездил я и Запад, и Восток,
Но щедрости своей не убавлял ты.
И мне казалось всюду, что лицом
Я к Халебу, как к Мекке, обращался.
Обиженные скупостью людской
В суде твоем не раз искали правды
И уходили, радуясь душой,
Не в силах унести того, что дал ты.
Клинок, кольчуга, длинное копье
И добрый конь – когда с таким нарядом
Ты перешел границу, говорят:
Прибою не поспорить с водопадом.
Слетают кольца с вражеских кольчуг,
Как перья птиц, побиты сильным градом.
Враг мечется, затравлен, словно зверь,
И плен ему – нежданная награда.
Война тебе не подвиг, а игра.
Смертельный ужас – детская забава.
Здоров ты – благодарствует судьба,
А болен – пьет лекарственные травы.
Где нет тебя, там местность не пуста.
Лицо героя – боевая слава.
Кто честь свою столь доблестно хранит,
Как ты, о Али, обнаженной сталью?
Кто защитил Египет и Ирак
Ценою войн от участи печальной?
Иначе враг давно б держал коней
На привязи близ лотоса и пальмы.
Пусть знает тот, кого ты уберег,
Сколь жалок он в ничтожестве бескрайнем.
Всю жизнь свою ты Север воевал.
Когда ж игрок, устав, отложит нарды?
Восток же шлет еще один пожар.
Куда теперь направишь ты удар свой?
В бою на копьях, в схватке на мечах
С тобой никто соперничать не стал бы.
Ты не из тех, кто весел на пирах.
Где смерть разит героев, там гулял ты.
Жаль, пользы нет, что щедр ты. Я далек.
Судьба ж скупа на встречи и свиданья.
Тучнеют пастбища. Я сир и одинок.
Источник полон. Путник в ожиданьи.
Но в этом бренном мире иль в ином
Я буду рад твоим благодеяниям.
Именье с Нил, живи я, получу
И тысячу Кафуров в услуженье.
Мне не о чем тужить, пока ты цел.
Храни ж себя от козней провиденья.
***
Обращаясь к Али Бен-Ибрахиму ат-Таннухи, который предложил ему бокал вина, автор сказал:
Моя рука дрожит, держа бокал.
Нет, не меня прельстит хмельное зелье.
Не золотом – отливом серебра
Блестит вода, что пью я в дни веселья.
О, я б хотел сверкать, как тот кристалл,
Что устремлен к устам Абу Хусейна.
Вино в бокале – чернота зрачка,
В сияньи взгляда пляшущая тенью.
Кто ждет добра, с тебя, как с должника,
Возьмет свое в единое мгновенье.
***
При наступлении сумерек в саду Абу-Мухаммеда Бен- Тагаджа автор сказал:
Мне кажется, что ночь бледна от гнева,
Столь светел лик твой, так сияет взгляд.
С тобой уйдут прохлада, свежесть, нега.
Где ступишь ты, там расцветает сад.
***
Обращаясь к Абу-ль-Касиму бен-аль-Хусейну аль-Алауи, автор сказал:
Ах, если б мне очнуться в твоих объятьях, дева,
Ах, если б мне приснился твой облик долгожданный.
Мой день – чернее ночи. О, как же страждет око,
Измученное долгих разлук чередованьем.
Ужели к краю брови приклеены ресницы?
Ценой ночей бессонных плачу безумству дань я.
Когда б тебя бежал я, судьба, коварный спутник,
В дороге нам, уж верно, устроила б свиданье.
О, если б ты осталась, а прочь бежала беды.
О, если б ты осталась, а прочь ушли страданья.
Я – нить, продета в бусы. Жестокая, не бойся,
Жемчужин ряд не даст ей к груди твоей прижаться.
Метни меня в тончайший расщеп пера и вряд ли
Изменишь ровный почерк руки писца спешащей.
Грозишь мне смертью? Боже, ужель умру бесславно?
Ужасен приговор твой. Позор — уже ужасней.
Нет, грянет день, что светел, как лоб коня, и вдоволь
Наслушаюсь рыданий сирот и вдов злосчастных.
Когда стремлюся к цели, восторженно внимаю
Напевам стрел каленых и зову пик кричащих.
Нет, право ж не из тех я, кто, яда змей спасаясь,
На ложе скорпионов забылся сном приятным.
Пусть недруг шлет проклятья, пусть ждет меня в дороге
Под Халебом великим отряд рабов суданских,
Не ведая волненья, иду вперед, исполнен
Презрения к угрозам безродных самозванцев.
Дивлю собою диво. Не верит удивленье
Глазам своим, взирая, как ловок и удал я.
И вдоль и поперек я изъездил мир, и ныне
Нет места под луною, где конь мой не ступал бы.
Ужели подо мною твоя десница, Тагер?
Ужели оседлал я круп щедрости державной?
Кого не доставала рука твоя? Ты – сладкий
Источник, что приходит к измученному жаждой.
Послушен зову предков, души своей призваньем
Несешь отраду сирым, казнишь расправой алчных.
Вокруг пустеют царства. К тебе стопы направил
Всяк жаждущий покоя, всяк страждущий за правду.
От нрава Фатимида отъять покой душевный
Не легче, чем от пальца отъять изгиб суставный
Блеск вражеских доспехов страшит его не боле,
Чем клубы пыли в скачке, чем стук подков о камни.
Исполнив долг свой, в битву тобою послан, воин
Приходит, цел спиною, лицом же в кровь изранен.
Ты – слаще воскрешенья из мертвых, ты – приятней,
Чем память об ушедших днях юности прекрасной.
Святом делу Али, о сын его, помог ты
Мечом. Остры, как прежде, его стальные грани.
Тобой блажен Тихамец, как ты блажен пророком,
Достойнейшего предка достойнейший избранник.
Когда б не образ дедов являл собой потомок,
Никто не стал бы всуе гордиться родом знатным.
Чужды друг другу люди, далекие рожденьем.
Близки друг другу люди, рожденные меж равных.
Поборник Али, духом далек тебя, для козней
Врагов пророка служит предлогом благодатным.
Судьба других послушна движенью звезд. Ты ж волен
Указывать и звездам пути небесных странствий.
Подмяв собою землю, стремишь свой бег, как всадник,
Смиряющий верблюда побоями и бранью.
И сидя обгоняешь спешащего, и к цели
Приходишь, не желая, вперед толпы отставших.
Ты – царей великих. Исполнился гордыни
Надменный венценосец, к стопам твоим прижавшись.
Свела нас вместе воля всевышнего, и ныне
Живу забот не зная, далек нужды бесправной.
Ты – сын пророка, отпрыск наместника. Как схожи
Друг с другом вы, благие, судя других, узнал я.
Упрек твой ранит душу ослушника смертельней,
Чем острый меч, которым отступника карал ты.
Пришел твой срок, богатство. Не ведает пощады
Широкая десница – гроза могучих армий.
Чей блеск питает алчность? Кто дерзко множит толпы
Завистников ревнивых и недругов коварных?
Язык мой, сад цветущий, рассудком щедро вспоен,
Как вспоены угодья небесно чистой влагой,
Тебе желает счастья, о лучший из достойных
Сынов семьи Луайя из племени Бен-Галеб.
***
Высмеивая Кафура, автор сказал:
Чем гоняться за славой, ты лучше побрился бы.
Поищи-ка прибор свой. Где тазик и кисточки?
Знать, немало грехов накопилось за подданным,
Что признал тебя князем, собака нечистая.
Не позор ли? Уздой жеребца полнотелого
Завладела рабыня, утробой обижена.
Всяк народ выбирает вождем соплеменника.
Мусульманин же выбрал раба неказистого.
Не погибла ли вера? Одни лишь отступники
На посмешище людям сбривают усы свои.
Где герой, что срубил бы ту мерзкую голову?
Кто положит конец подозреньям сомнительным?
На тебя указует перстом, кто не верует
Ни в священный завет, ни в аллаха великого.
Наказал всемогущий презренных рабов своих,
Что ударились в ересь, бичом искупительным.
***
Абу-ль-Ашаиру Бен- Али Бен-Хамдану, который удивился его искусству импровизации, автор сказал:
Не правда ль диво то, что я сказал?
Триумф охотника ты наблюдал воочью.
Настиг беглянку я и рифмами связал,
Другие ж все еще гоняются за строчкой.
***
О невольнике, который замышлял убить его, украв у него коня, автор сказал:
Где твой нос, предатель? На расправу
С лиходеем меч мой быстр и легок.
Уж не раз проклятые затылки,
Словно мягкий пух, взлетали в воздух.
Сталь скорбит, привыкнув подлым татям,
Счет вести на тысячи – не сотни.
Осквернен клинок дурною кровью.
Всласть шакал набьет теперь живот свой.
Получив сполна, ты, верно, понял,
Что гадать на птицах – мало толку.
Дав обет казнить тебя, ослушник,
Я взмолился: лишь бы не ушел ты.
Кто помянет вора добрым словом?
Кто прольет слезу в молитве скорбной?
На себя призвал беду убийца.
Приговор, что вынес он, исполнен.
***
При осаде Антиохии, когда под ним удило коня, автор сказал:
Видишь звезды? Выбери любую
Если рвешься к почестям и славе.
Вкус у смерти тот же, где б ни умер
Воин, в поединке иль на плахе.
Сталь оплачет гибель кобылицы
Теплой влагой, огненно-багряной,
В пламени купаясь, словно дева
В роскоши. Ладони же удалых
Кузнецов, очищены от скверны,
Сохранят немало свежих ссадин.
Трус твердит: разумно лишь спасение.
Берегись коварного обмана.
Храбрость – благо. Мудрость же издревле
Славится великою отвагой.
Надо ль говорить об этом людям?
Столько мудрых слов пропало даром.
Слух дается каждому, но уши
Слышат только то, что слышит разум.
***
Расставшись с Кафуром, автор сказал:
Кто рабу являет послушание,
Тот глупей невольника безродного.
Неразумно следовать велению
Чувства извращенного и подлого.
Горше плена жить в его имениях
Жертвой обещания бесплодного.
Похоть и обжорство – вот влечения
Сластолюбца, к делу непригодного.
Обещаний – тьма, а исполнения
Жди не от раба, а от свободного.
Арабы называли поэзией гармоничное произведение, имеющее размер, рифму и определенную цель. Они считали, что стихотворение, созданное без определенного замысла, не является поэзией. Поэтом же мог считаться только человек, обладающий глубиной чувств, мастерством и умом.
Поэтические произведения создавались с разными целями. В стихах можно было изобразить, похвалить или осмеять что-либо, почтить кого-то, признаться в любви, выразить печаль. Все эти функции вполне традиционны для поэзии, прозы и искусства в целом.
Однако, не все стихотворцы создавали обычные произведения. Некоторые из них хотели взволновать умы читателей, рассказать необыкновенную историю, доказать свое мастерство или просто пошутить. Ниже представлены несколько примеров особенных и легендарных поэтических произведений.
Поэма в письмах «Твои ясные очи да увидят»
Лейла бинт Лакиз бин Асад аль-Афифа, арабская поэтесса из племени Рабиа ибн Низар, жившая в доисламскую эпоху, была похищена персидским эмиром. У девушки уже был жених, которого она любила — ее двоюродный брат Бурак ибн Рохана.
Персидский правитель предлагал Лейле подарки, угрожал ей, но поэтесса не согласилась стать его женой. Она сочинила любимому письмо в стихах и передала через пастуха, который запомнил поэму и прочел ее жениху девушки. Аль-Бурак поднял войско, призвал на помощь соседние племена и отправился вызволять невесту. В жестоком сражении погиб его брат, но битва была выиграна, и Лейла вернулась домой. Нам же остался образец древней лирической поэзии, записанный и сохраненный арабами до наших дней.
Загадки
Некоторые сочинители создавали стихотворные загадки. Например:
Один мудрец спросил меня: Что есть в гробнице,
В чем нет жизни и не течет кровь,
И что нельзя назвать ни растением, ни животным,
Но мы найдем его в праведности и в море?
Ответ: буква «р» есть в словах «гробница», «праведность» и «море».
Обучение
Поэзию также использовали для обучения. Еще в девятом веке н.э. информацию, которую необходимо было запомнить, подавали в форме структурированного и гармоничного произведения — стиха. До наших дней дошли несколько учебных текстов, таких как «Азбука бин Малика» и «Система аль-Шатби» — раннее пособие по изучению Корана.
Мы не можем назвать «образовательные тексты» поэзией в традиционном смысле, так как эти произведения не выражали личных чувств и мыслей авторов. Однако, они были тщательно организованы и имели рифму, которая помогала сохранять в памяти языковые и религиозные знания.
Самым известным из подобных произведений является «Азбука бин Малика», созданная ученым-лингвистом из Андалусии. Этот древний текст, написанный в стихах, со множеством ссылок и пояснений, содержит основную часть грамматики и этимологии арабского языка. «Азбуку бин Малика» знали и использовали во множестве арабских семей.
Криптография и тайнопись
Поэтический язык также широко использовался с целью шифрования информации, такие стихи называли «слепыми».
Поэты превращали обычный текст в послание, понятное только конкретному адресату, либо тем, кто получил подсказку. Ранние арабские авторы так мастерски скрывали в своих произведения слова любви и даже приглашения на встречу, что только определенная девушка могла понять, о чем речь.
Одна из легенд гласит, что арабский поэт написал своей семье завещание в стихах, в котором заповедал отомстить напавшим на него однажды бандитам. Родственники поэта опубликовали эти стихи и хранили их до тех пор, пока не расквитались с нападавшими.
Источник: ИП «Украина по-арабски»
Арабы – это нация, которая подарила нашему миру величайших поэтов, воспевающих красоту и бессмертие любви. Не зря порядка 70% всей арабской поэзии – это стихотворения, в которых так или иначе говорится о любви. Начиная от древнейшей легенды о Лейле и Меджнуне и заканчивая современным творчеством Низара Каббани, поэзия любви всегда занимала особое место в жизни и сердцах арабов. Пожалуй, ни одна другая нация мира не смогла так точно и выразительно в своих речах отразить всепоглощающую и исцеляющую любовь. Давайте вместе с вами познакомимся с некоторыми примерами арабской любовной лирики, которая станет самым ярким доказательством выше сказанных слов.
1. «Я не рассказывал им о тебе».
Великий поэт Низар Каббани (1923-1998) мог заставить любого читателя влюбиться в силу его слова. Родился Низар в Дамаске и был одним из самых популярных арабоязычных поэтов двадцатого века. Свою известность он обрёл благодаря любовной лирике, которая составляла большую часть его поэтического творчества. Одной из причин такого обилия стихотворений о любви стало печальное событие в жизни Низара – самоубийство его старшей сестры, Виссаль Каббани. Виссаль потеряла смысл жизни после того, как ей не удалось выйти замуж за любимого.
Низар Каббани / Общественное достояние
«Я не рассказывал им о тебе,
Но они увидели тебя в глубине моих глаз.
Я не рассказывал им о тебе,
Но они увидели тебя в моих стихах.
Аромат любви нельзя сокрыть».
2. «Несмотря на семью»
Несмотря на семью
Она путешествовала со мной,
Несмотря на свою семью.
Она подарила мне Зейнеб и Омара,
Несмотря на свою семью.
И когда я спросил её, почему
Она выбрала меня, прижимая к своей груди, как ребёнка,
Всё, что она ответила: «Потому что ты моя семья».
3. «Умри на моей груди».
Я дал тебе возможность выбирать. Так выбирай, где умереть: на моей груди или на страницах моей поэзии…
4. «Я забываю о небе»
Моя возлюбленная спросила меня:
«Какая разница между мной и небом?»
Разница, моя любовь,
В том, что, когда ты смеёшься,
Я забываю о небе…
5. «Потому что я люблю тебя.…»
Потому, что моя любовь к тебе выше всяких слов, я решил погрузиться в молчание…
Гробница Руми в Конье, Турция / CC BY-SA 3.0
6. «Ты меня любишь?»
Джалал ад-Дин Мухаммад Руми (или просто Руми) – персидский поэт XIII века. В наше время он стал самым востребованным и цитируемым поэтом, благодаря своему универсальному творчеству. В стихах он пытался напомнить каждому человеку о том, что, несмотря на наши различия, мы были созданы единым Богом, с кем мы должны стараться поддерживать свою духовную связь, которая безусловно влияет на наше восприятие друг друга.
Руми говорил о том, что увидеть красоту мира можно лишь в том случае, когда ты сам красив внутри. Для него красота, которую мы видим в мире, является зеркалом наших собственных душ. Тот, кто хранит мир внутри себя, увидит красоту в каждом уголке Земли, а тот, кто держит злобу внутри себя, не увидит ничего, кроме зла, в каждом месте, на которое бы он ни посмотрел.
Влюблённый спросил свою возлюбленную:
Ты любишь себя больше, чем меня?
Возлюбленная ответила:
Я умру, чтобы спасти свою жизнь,
Но буду жить ради тебя.
Nick Fewings on Unsplash
7. «А что важнее?»
Халиль Джибран (6 января 1883 – 10 апреля 1931) – ливанский писатель и поэт, чьи произведения, написанные на арабском и английском языках, полны лирических излияний и являются отражением его глубокого религиозной и мистической души. В 1923 году вышла его книга «Пророк», которая представляла собой сборник поэтических эссе. В скором времени этот труд обрёл широкую известность среди американского населения и пользуется популярностью по сей день.
Однажды ты спросишь меня, что важнее: моя жизнь или твоя? Я отвечу, что моя. А ты уйдёшь, так и не узнав, что ты и есть моя жизнь.
Молодой Халиль Джибран / Общественное достояние
8. «Большая любовь»
Между тем, что не имелось ввиду, но было сказано, и тем, что имелось ввиду, но так и не было произнесено вслух, похоронено много любви…
