Стих бросил парень

***

Ты ушел , а я осталась
Смысла в жизни больше нет
Помню как я улыбалась
Встречая с тобой одним рассвет
Ты ушел, a я осталась
Нам не быть с тобой вдвоём
Больно сердцу в душе камень
Больше нет тебя родной
Ты ушел , а я осталась
Нету сил уже рыдать
Жизнь окончена, устала
Горсть таблеток и в кровать
Неужели откачали!
Ну зачем? жить не хочу!
Ты ушел, а я осталась
Стою тихо на краю
Ты ушел , а я осталась
Теперь на кладбище хожу
Каждый раз цветочек нежный
На могилку тебе кладу
Ты ушел , а я осталась
До сих пор тебя люблю…
***
Мне здесь напоминает всё о нас…
Эта квартира хранит память о тебе.
Когда я тут, мне каждый проведенный час,
Кричит о том, как до сих пор ты дорог мне!
Вот здесь ты целовал меня не раз,
А здесь, любили мы друг друга до зари.
Эта квартира вечной памяти о нас,
Нашей несбывшейся семейной жизни и моей мечты.
Я бросить всё хочу и убежать,
Хочу я спрятаться от этих серых стен…
Чтобы не плакать ни о чем, не вспоминать,
Забиться полностью и насовсем.
Моя любовь тебе давно уж не к чему,
Ты просто вычеркну и раздавил меня!
В этой квартире никогда я не усну!
Я не смогу здесь позабыть тебя!
***
Пусть даже сегодня так пусто
И так одиноко в душе
Пусть даже сегодня так грустно
А думаю я о тебе.
Мы так разбежались внезапно
И я не успела сказать
О самом родном, самом главном
О том, что тебя буду ждать.
О том, что бывает так грустно
Когда в сердце нету тепла
О том, что осталось, о чувствах
О том, что она забрала.
А ты будешь, счастлив, я знаю.
Ведь я же молюсь за тебя.
Тебя я как книжку читаю
Пусть даже теперь без меня.
***
Ты и я вместе были,
Мы друг друга любили.
Почему же мы расстались
И вдвоём с тобой не остались?!
Может мы поспешили,
Может нас разлучили,
Ты и я — так случилось,
Что любовь лишь приснилась.
Не вдвоём сейчас мы с тобой-
Так назначено нам судьбой,
Ничего поделать нельзя!
По щеке покатилась слеза…
***
Не понимаю, как ты мог уйти,
Не понимаю, как тебя я отпустила,
Не понимаю, почему не оценил всю ту любовь,
Что я тебе дарила.
Не понимаю, почему назло
Тебе тогда сказала: «Не прощу»
Не понимаю, почему сейчас простила,
Наверно, слишком сильно я тебя люблю,
Наверно, слишком без тебя мне пусто было.
Срываюсь вновь куда-то и бегу-
Куда? Зачем? Я до сих пор не знаю.
Наверное, забыть тебя хочу,
Наверно, от себя я убегаю.
Наедине с собой мне очень нелегко,
Гляжу на небо, не нахожу ответа.
Знаешь, написать тебе хочу
И буду ждать, как ласточка, привета.
Не понимаю, для кого сейчас живу,
Не понимаю, где мне взять надежду,
Не понимаю, за что болью я плачу,
Не понимаю, почему всё не так как прежде.
Всё так понятно раньше было и легко,
Но ты сказал, что всё за нас судьба решила.
Удар судьбы ты с лёгкостью принял,
А я ничего менять не захотела.
Не понимаю, как ты мог уйти.
Не понимаю, как тебя я отпустила.
Не понимаю, для чего сейчас живу.
Не понимаю, для чего тебя простила.
***
Прости, родной! Прости, любимый!
Что не смогла твоею стать.
И вот нашла в себе я силы…
Ты перестал меня желать.
Нашел другую мне замену,
Но я не злюсь совсем.
Ведь возвела сама я стену
И вот теперь сижу ни с чем.
Хоть и люблю тебя я очень,
Но не должна тебя держать.
Вновь просыпаться среди ночи,
Рыдать в подушку и страдать.
Ты полюбил уже другую,
А я не в силах полюбить.
Теперь судьбу свою кляну я,
Я не могу тебя забыть.
Уходят дни, уходят годы,
Не повернется время вспять.
Тебя всегда я помнить буду.
Тот, кто любил, меня сможет понять.
***
Теперь я знаю одно,
Что у тебя есть другая,
Теперь не будет светло,
И сердце в ночь замирает.
Теперь пытаюсь понять,
За, что меня ты обидел,
Да и кого проклинать,
Ты боль мою не увидел,
Ты растворился в любви,
Обманом сердце ударил,
Жестоким взглядом убил,
И сердце плакать заставил.
Теперь я знаю одно,
Что у тебя есть другая,
Теперь я знаю одно,
Любовь моя умирает
***
Что сейчас происходит, не знаю.
Видно во всем виновата сама.
Я, конечно, тебя понимаю.
Это женская ревность взыграла в умах.
Говоришь, вроде все хорошо,
А в душе ведь заноза таится,
Знаю, женская ревность, и что?
Она может ли с женскою дружбой сравниться?
Все по-другому, не так все вышло,
Мы с тобою лишь больше молчим.
И только лишь шорох слышно,
Той занозы, что в себе мы таим.
Дорогая моя, ты знаешь.
У меня она лишь всего
Обида, ведь ты понимаешь.
Обида, вот и все,
Обида на всю молчаливость
Ведь подруги судьба – она и моя.
Жаль, что мне не открылась.
Уж заноза такая твоя.
А знаешь, моя ты родная!
Я во всем виновата сама!
Затаилась заноза вторая!
И простить меня уж нельзя!
***
Смотреть в окно и слушать плач,
Спустившийся с небес на землю,
Людских обид и неудач;
Безмолвно для себя я внемлю…
Он ведает свою печаль,
От нас сочувствие, взывая,
Но нам его совсем не жаль,
Его браним мы, презирая…
На помощь ветер он завёт,
И тот бушует беспощадно;
На землю свои слёзы льёт,
Желая капельку внимания…
Твои взывающие речи,
Лишь я одна понять могу…
Ты падаешь на мои плечи;
От слёз твоих я не бегу…
Ты одиноко льешь в ночи,
А я гуляю одиноко…
Людских признаний не ищи,
Они с тобой нам не помогут…
***
Горит звезда не первый век
А я всё тот же человек
И ты, все тот же командир
Уничтожающий мой мир
Печали краски не страшны
Они наивны и смешны
Грустны по своему они
Однако все они мои
Мой праздник просится вперёд
Ты против, словно пулемёт
Я знаю, это всё смешно
Местами несколько грешно
Наивно, глупо и вне смысла
На миг, как-будто, всё повисло
В огне горит, вновь оживает
Пустая жизнь не унывает…
***
Одинокое сердце забыть
Или кинуть его в пустоту,
И в тревоге все чувства разбить,
Разрушая тем самым мечту…
Разрушая надежду сердец –
То, что будет счастливый конец,
Уходить в никуда, забывать
То, что было и будет опять…
Наши чувства зыбки, как песок,
Солнце всходит уже на восток,
Сердце будет легко забывать,
Ведь оно не стремится понять…
Забывать, но приходит конец,
Нежность встречи влюблённых сердец,
Сердце больше не может забыть,
Суждено ему ведь любить…
***
Она писала пальцем на стекле
Заветных букв простые начертанья.
Она – такое юное сознанье
В коричневом на пуговках плаще.
А на глазах усталых – слез следы
И ветерок играет волосами,
И кажутся такими чудесами
Недавние улыбки и мечты.
И больно было падать с неба вниз.
И здесь бессмысленно искать виновных.
В заплаканных глазах, в ночах бессонных,
Наверно, виновата просто жизнь.
***
Почему же так вышло?
В эту темную ночь
От меня ты, чуть слышно
Отправляешься прочь.
Ты забыл уж мой голос,
Ты забыл уж мой взгляд,
И холодный твой образ отгоняет назад.
Торопясь все вперед
Нашим встречам не рад,
Ты ушел на восход,
Я ушла на закат…

***

11 12 13 14 15 16 17

Стихи о любви парню: Любимому | Признания | Эротические

Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем | Расставание с парнем

***

Голосовые признания любимому парню

© Дмитрий Близнюк, 2018

ISBN 978-5-4496-0314-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

семь жизней

ты кошка – семь жизней растрачены на чепуху,
на стирку и готовку, на варку и уборку,
на боевую раскраску лица и тела,
на чуткий сон у колыбели.
мне осталось тебя так мало.
налить тебе лунного молока?
я читаю тебя, как юношеские записки шерлока,
как шпаргалки на девичьих коленях.
мне от тебя осталась шагреневая кожа,
и она с каждым годом всё меньше и тоньше,
но я не могу не желать, не стремиться.
перышко торчит из подушки,
будто лыжня из снежного спуска.
за окном блестит карамельная луна,
и я смотрю на тебя сквозь годы,
сквозь густой снегопад:
ты улыбаешься, и твои губы
кажутся запачканными кефиром
в наплыве падающих снежинок…

«где заканчиваешься ты и начинаюсь я?..»

где заканчиваешься ты и начинаюсь я?
видела, как китайская стена упирается в море?
а куда исчезает твой мир?
серый хрусталь тишины в этих комнатах
впитал наши голоса, сохранил нас,
будто живых саламандр внутри шара
с мокрыми камнями и отрезком ручья.
сколько еще любви и жизни спрятано в этих шарах?
сколько этих волшебных шаров позади нас,
будто пузырьки бессмертия, вьются и беснуются
вдоль времени-пуповины, вне смерти?
а как ты грациозно выходила из моря —
высвобождалась из пышного платья волн,
простирающегося до самого горизонта,
сияя соблазном, разглаживая волосы…
а дальше вырисовывался величественный Рим,
и оползни голубей Google’ились на площади,
и мраморные протезы колонн
подпирали рухнувшие небеса,
и к платанам слоновьего цвета тянулась рука, и ты,
как оса, лакомилась персиковым закатом.
и зачем вспоминаю нас, тебя вне меня?
выжимаю теплую заварку из пакетика чая
на закисшие глаза слепой суки.
это странно, это приятно.
это грильяж истины, об него я и ломаю
молочные зубы воспоминаний,
чтобы взамен проросли коренные.

«мы юность ели с ножа…»

мы юность ели с ножа.
эти ночные рыбалки, свидания под луной,
и ты, лопоухий герой,
обжигаешься обнаженной девичьей плотью,
как горячей ухой.
лунные мальки беснуются в распущенных волосах,
стог сена скрипит и мерцает,
синеют на грядках капустины, жабьи жемчужины.
сердца – две вишни – срослись боками
клейкими, лиловыми, с гнильцой взросления.
о Господи, верни ювенальное вдохновение,
синий мир на соломенных слонах…
городок в буйных садах,
и яблочным уксусом пахнет летняя кухня —
застекленный парусник,
комариные укусы, река, река, река…
лета солнечная гильотина
облизывается золотыми лезвиями, и вы —
фигурки
из коричневой сахарной глины
над бездной голубой —
учитесь писать телом и душой,
как первоклашки – шариковой ручкой,
простые слова:
люблю, друг, прости, навсегда, никогда,
да пошла ты на.
пока ты молодой —
микрофон тишины включен,
вход свободный – иди и неси всякую чушь.
но ты меня не слушаешь…
юность, я чувствую твой взгляд:
оранжево-красную точку
лазерного прицела…

УРАН В 38

как прекрасен ее пупок.
такие изящные выемки находишь в бракованных свечах
или на стволах вишен – место, где обнажилась кость,
отмерла старая ветвь или передумала рождаться новая.
узкие джинсы – когда развешивает их на стуле —
похожи на картонные цилиндры внутри рулонов.
босоножки на высоких каблуках —
жилистые царицы-скорпионши
с выводком жал, выкрашенных черно-алым.
и главное – глаза. глаза… там всегда
мреют и плывут зеленовато-серые рассветы
инопланетные,
или угасают янтарно-жемчужные закаты
безлюдные.
таинственная планета, и жизни – разумной, хищной —
на ней нет, или она ловко прячется от меня
за границами век, за туманами и озерами.
иногда промелькнет пятнистый монстр страсти,
точно перед объективом дискавери,
но отвлекают пыльно-шелковые облака,
темное пульсирующее солнце.
ее красота отзывчива и тепла —
будто трон с подогревом.
заботливая красавица,
не трепанированная зубчатой самовлюбленностью, —
это редкость: так бриллиант в кольце
искренне переживает, если ты порезался
во время бритья. кто же ее создал, подарил мне?
все вещи в доме пахнут ароматным уютом,
и даже гладильная доска – близорукий птенец птеродактиля – смотрит на меня великодушно.
а почему бы и нет?
во мне скопилось так много любви —
как радия в закромах миролюбивого диктатора.
пора уже устроить небольшой термоядерный взрыв
семейного счастья.

«любимая, дай мне таблетку…»

любимая, дай мне таблетку
анальгина; туман туго обмотал
треугольные головы горам,
точно влажными полотенцами,
легчайшая боль неба, мелкая, незаметная,
как подъязычная кость колибри,
и виноградники разлаписто тянутся
по каркасам и шиферным заборам
карликовыми истощенными драконами
(больны осенним рахитом) —
усыпаны сладкими пыльными ягодами.
и грузчики, кряхтя и потея,
уже вносят в прозрачные чертоги воздуха
трехметровые портреты осени, забрызганные
грязью, глиной, грибными спорами,
а осень в кровавых от ягод ботфортах
с нами-статуэтками на ладонях
позирует возле ржавого лимузина
с выбитыми стеклами…

«кто-то ходит внутри слова «осень…»

кто-то ходит внутри слова «осень»
на высоких красных каблуках —
этажом выше, пониманием выше.
останавливается возле окна, отодвигает штору
и любуется исподтишка, глядя,
как загорелые всадники листопада
гарцуют и становятся на расклешенные золотые дыбы.
а ива возле фонарного столба совсем потеряла себя
и горюет, свесив безалаберную голову,
пускает зеленые слюни на муравьев.
и так до самого позднего вечера, а потом
появится тонкая, что твое веко, луна:
учительница с родимым пятном на лице
ведет толпу звезд-второклашек
на экскурсию в город ночной.

дорога из другого мира

ветка легонько бьется в окно.
равномерное постукивание вязальных спиц.
звуки сливаются в оглушительное волшебство тишины.

тишина на фоне мелкого шума,
как девушка, что вышла из моря —
она по-русалочьи ловко отряхивает волосы,
выжимает их и кладет себе на плечо, как солдат мушкет.
и я беру девушку за руку (доверчивая и нежная)
и иду вместе с ней по парку, усыпанному звуками
(шапка мономаха тишины утопает
в драгоценных каменьях).
монета падает на асфальт,
воздух царапает чирх зажженной спички,
и где-то вдалеке позвякивают кастаньеты трамвая.
слепой человек на скамейке причмокивает губами.
его глаза-улитки ввалились внутрь, а рядом с ним
терпеливо сидит женщина, прямая и плоская,
как дева на иконе, и держит его за руку.
и сосны неподвижны в небесах, точно скалы.
так тихо, что слышен
скрип крошечных челюстей белок на соснах.
тишина – это дорога из другого мира.
фундаментальная стезя богов, проложенная через
музицирующий бедлам человечества.
в тишине мы зрим вечную сюрреальную толчею
и шествие слоновьих идей, образов, призраков.
отодвинь бахромчатую ковбойскую завесу ноября
и прислушайся к тишине…
это всё, что останется от тебя.

пиджак из вороньих перьев

если честно, не люблю писать —
верлибры, стихи, прозу, —
но люблю одну женщину. однажды Господь
дал подержать ее за талию (бокал с плотью),
обнять, заполнить семенем, мечтами,
галлюцинирующей пустотой,
а потом превратил в вибрирующую, ломкую,
скульптуру из бабочек, щелкнул пальцами – фокл! —
и она разлетелась по миру узорным маревом.
а я только рот раззявил – небритый голодный птенец.
теперь в каждой женщине, с которой я мужчина,
узнаю узоры горячих крыльев.
но эротическая радость узнавания
сменяется разочарованием,
в каждом стихотворении я хочу невыхотимое…
если бы я мог с ней остаться сейчас и навсегда,
я бы и слова не написал больше. никогда.
сжег бы все рукописи, а они горят, чадят —
подожженные нефтяные скважины
с черными заваливающимися хвостами…
но не смог раствориться в ее душе и теле —
золотой айфон в желудке пойманной акулы.
застыл лопоухим истуканом,
а вокруг меня порхают – бабочки-в-животах?
нет – она, она, она. но ее у меня нет
и больше никогда не будет.
это шершаво-кошмарное «никогда» – шикарное слово,
точно пиджак из вороньих перьев.
надеваешь его на голое тело ранним утром – и жуть.
и посему я возьму от поэзии все, что захочу.
поздно или рано.
вот почему я поэт.

ЭМПИРЕИ

точно больной зуб,
глубокой ночью дернется лифт сквозь тонкие стены,
тишина передернет затвор —
а я, будто зафлейтенная кобра,
всё еще раскачиваюсь перед монитором,
отдираю строки от зеленого лица,
как мидии с валуна, – наросли
за время прилива вдохновения…
исподволь прихожу в себя,
а крылатая душа всё еще парит в эмпиреях,
гуляет по комнатам
заброшенного дворца созвездий —
так олененок, освещенный синим лунным светом,
бродит по картинной галерее,
где серые мерцающие стены
увешаны шевелящимися
мордами львов.

НОЧНОЙ ИЮЛЬ

расстеленное в саду старое ватное одеяло;
лунный чертог паукообразный
раскинулся над нами шатром ветра,
тонко-металлической музыкой хитинового Баха
в исполнении электронного стрекота сверчков,
тишайшего чавканья, тонких шорохов —
сквозь узкие ветки яблонь и груш.
ночь слизывала нас, как лимонный сок с ножа,
и я чувствовал себя где-то далеко-далеко
в потустороннем Париже, как Эмиль Ажар.
ящером задирал голову от протяжного выдоха
и упирался отуманенным взором в кусты помидоров —
кусты-джентльмены укоризненно наблюдали
за нами, облокачивались на трости
в металлической сетке-оправе.
и детский мяч, укрывшись под скамьей,
точно глобус с вылинявшими материками,
бормотал во сне: «забери меня в коридор».
лунный свет притворялся спящей лисой
на поляне, заполненной зеленовато-синими цыплятами.
мы занимались любовью в райском саду,
жадно дышали, сверкали тугими поршнями,
напряженными ногами,
будто нефтяные насосы в Техасе,
мы качали древнюю и сладкую, как черный мед, тьму
из скважин звериной памяти,
и я не чувствовал боли – от ее ногтей,
от досадного камушка, впившегося в лодыжку,
не ощущал растертых коленей —
до консистенции вулканического варенья.
ее тело сияло красотой и заброшенностью:
ночные пустыни, над которыми проносятся
жадные руки – своевольными буранами.
и банальный расшатанный стол под вишней
вмиг обращался под нами
в эротический трон для двоих…
ночной июль —
заброшенная винодельня;
всех нимф вывели отчернивателем,
как яркие пятна с темной блузки природы.
это ночное преступление
с чужой женой, эквилибристика похоти и адреналина
посреди лунного райского сада,
где каждый миг кто-то сомнамбулично
пожирал кого-то.
но часть меня – щепотка – возносилась над садом
и наблюдала за Адамом и Евой со стороны.
вот так время сомкнулось петлей,
как строгий ошейник с шипами вовнутрь,
и зверь Вселенной жадно дышал —
звездами, миллионолетьями…

«ее душа расположена где-то снаружи…»

ее душа расположена где-то снаружи,
как душа водопада или виноградной лозы.
хищная большеглазая суть
завтракающей на лету стрекозы.
я отдал два года, два чемодана смыслов и нервов
за дьявольское сокровище;
изучал зеленый планетарий в ее глазах,
дразнил аллигатора в бассейне лыжной палкой;
любовался паучьими ресницами
и вспоминал кляссеры с марками
мелкозубчатыми.
не знаю, что чувствуют художники, рисуя женщин, но
я схватил вязальный крючок и распустил ее —
дернул зазубриной за вену на запястье.
криво расползалась плоть – бледное покрывало,
зацепилось узлом за край некрашеной губы.
и что же осталось?
клеймо на затылке каждой мысли о ней,
как на больничных наволочках,
даже если мысль совсем не о…
клеймо излучало тепло.
в полнолуние я сижу голый и потный на простыне,
обхватив колени, подражая сюрреальной стеле,
похож на сырой картофель в граненых срезах,
пытаюсь, как паук, выплеснуть в пространство
шелковый новый мир, паутину мечты,
где мы снова будем вместе.
она будет учить испанский, а я – отбрасывать хвосты,
прогуливаться на поводках нежности,
а по вечерам лениво играть с темными пятнами,
вырезанными из тигриных шкур,
разложенных на письменном столе…
как мне найти тебя, ева,
если ты разлетелась на сотни маленьких женщин?
и я собираю с миру по нитке, с женщин по занозе,
в надежде когда-нибудь собрать целое,
восходящее на остром звуке «ре».
ребро, рембрандт, ре-диез.

ЕДИНОРОГ

осеннее пасмурное утро.
фонари, точно жирафы, тихо бродят в тумане,
косые сгустки теней вздрагивают
за деревьями – это плотва прошедшей ночи
запуталась в водорослях во время отлива.
пахнет паленым войлоком и подгнившими сливами
осень тонкокостная дрожит – жеребенок-рахит
с гнутыми ножками-ветвями.
старуха тащит тележку с яблоками.
иные листья еще рдеют – цвета желчи с кровью.
внезапно срывается мелкий дождь,
сотни призраков трут мокрые ветки ладонями,
добывая туман.
две студентки укрылись от измороси в беседке:
курят, бережно кормят друг друга кусочками шоколада,
словно птицы окающих птенцов – червяками,
лишь бы не размазать на губах помаду.
а захмелевший дворник Ефим грустит у подъезда,
скучает по отчему яблоневому саду;
но не пройдет и месяца, как явится чистокровная зима,
и глянешь – с утра уже снегопад бредет за окном,
точно чистокровный сказочный единорог,
и его жалят белые слепни,
а он нервно отмахивается поземкой-хвостом…

«февраль – фиолетовый ящер …»

февраль – фиолетовый ящер —
распластан на пышном снегу,
и от твердой баклажанной кожи рептилии
валит сомнамбулический пар теплосетей.
приближение зимы щекочет нервы мерзлым пером,
словно приближение гигантской ледяной волны,
и она движется медленно, как улитка, во все небо.
можно подойти вплотную к ее изогнутой хрустальности
и увидеть в ней – нет, не смерть,
но ее глубокий сон, жидкий азот небытия,
разлитый на поверхности всех зеркал.
приятно напихать снега за шиворот орущему другу
или самому ощутить белоснежную фыркающую оплеуху.
вечерние огни светофоров и реклам жадно глотают
вальсирующие хлопья слепоты
напомаженными ртами,
оставляют губную помаду на снежинках,
как на краях бокалов.
и в длинных, точно английские луки, лужах
тритоны зазеркалья замерли и покрылись коркой.
реальность временно закрыта на карантин.
улицы, как параши, присыпаны сказочной хлоркой.
узорная катаракта разрастается
во всех глазах-окнах,
и низкое серое небо обшито пенопластом,
и самолет прожигает в нем ровную ядовитую линию,
как сигаретным окурком.

«тьма сгущалась наискосок…»

тьма сгущалась наискосок,
будто кто-то играл каприччио паганини на скрипке
без струн, без лакированных хрящей,
без рук и без смычка —
на одном вибрирующем сгустке теней.
и хотелось подойти к раскрытому окну
и выхватить голыми руками кусок синего неба,
ослепительного, остывающего.
антивечер.
антимотылек летит на свет антисвечи,
в комнатах всё вывернуто наизнанку:
вывернуты зеркала – внутренности зеркального карпа.
шторы, будто кони,
пьют светящуюся пыль у сонного водопоя,
и так тихо, что скулящий звук телевизора этажом ниже
просачивается сквозь тишину – звуковой кровью
сквозь бетонные распаренные бинты.

«рассвет стерильным солнечным ланцетом…»

рассвет стерильным солнечным ланцетом
вскрыл птичий нарыв в кронах каштанов.
весна, как скрипичный концерт с мокрыми смычками,
покрытыми листьями, лепестками, жуками
в самом разгаре, развизге.
и раздавленная гроздь сирени
цвета мятых шпаргалок по физике
валяется под ногами,
и ты обживаешься в моих объятиях на скамейке,
тихо скребешься и ежишься.
хорошенькие женщины – как мыши:
устраивают гнезда в синих лапах слонов-мужчин,
прогрызают хрящи и винтовые лестницы,
наводят марафет и уют.
но всё это в будущем,

и вся жизнь – игра-игра-игра-игра – впереди,
но мы еще не знаем всех правил жизни,
и ты покамест не чья-то жена,
и мы не мумифицировались взрослостью,
не обезвожены обязанностями,
не отравлены ртутными парами серьезности,
и парк, обвязанный прозрачным апрельским ветерком,
как рулеткой, для нас выбирает будущее —
со всего света и тьмы съехались лучшие мастера,
дуремары, волшебники…

чувство снега

сегодня выпал первый снег
в саду,
и черный мозг земли,
взрыхленный муравьями,
с еще зелеными извилинами травы,
но уже пегими листьями
красиво присыпало белыми перышками,
будто ангелы дрались подушками,
с тихим треском вспарывали когтями белую ткань.
сегодня первый снег пришел в качестве гостя.
невинный, нежный, напоминает
троянского пушистого жеребенка,
скачет, играет, понарошку кусает
растопыренные пальцы.
и моя душа радуется
(наперекор и вопреки логике, здравому смыслу):
пусть всё это обман – нас возвышающий,
нас вальсирующий…
верблюжата детства
подсматривают в игольное ушко,
а я оглядываю карликовый сад:
черная костлявая вишня
под снегом обрела второе дыхание,
расцвела почти как весной —
поймала на спиннинги ветвей
стайку голодных воробьев и снежинок.
здесь, в ноябре,
посреди охлажденного ада,
первый снег прекрасен, точно кит-альбинос,
всплывающий из-под земли.
и Ахав медлит, но всё же отворачивает гарпун
и я – атлет в пуховике —
поднимаю взглядом тяжелое низкое небо —
черно-синюю штангу с белой бахромой
как можно выше.
я жив
я бессмертен
я что-то еще…

«я найду тебя в иконе из трав…»

я найду тебя в иконе из трав,
в клейком шепоте молодых кленов,
сквозящих на солнце.
так и хочется спросить у вечернего мира: ты еще здесь?
но в ответ пахучая тишина
танцует босиком на теплом песке,
с голубой лентой ветра в прозрачных волосах.
или это младшая сестра тишины?
с веснушчатым тонким лицом
нащелкивает песню кузнечиков,
дразнит слух занозистым звуком далекой пилы,
вздрагивает звяком собачьей цепи…
так я сейчас в каком мире? в лучшем из невозможных?
и правый берег сознания
исподволь исчезает в электрическом тумане;
я слышу тихое мур-мур мира —
песню беременной кошки
(изящно растеклась по подоконнику),
прислушиваюсь к невечному, зыбкому, сиюминутному.
так младенец в утробе
различает размазанные, будто джем,
звуки музыки извне
и невпопад вздрагивает ножками,
миниатюрными кулаками.
все эти легкие чувства – шестые, седьмые, восьмые —
твои, господи, невесомые шаги.
а все мои слова – трехтонные одноразовые якоря;
я бросаю их на немыслимую глубину,
чтобы уже никогда не поднять на поверхность…

V

недорисованные портреты художников в юности,
я встречаю вас всю жизнь. ваши седеющие волосы
посыпаны пеплом рукописей —
так посыпают кусты роз золой.
только здесь уже нет цветов —
лишь неброский пустырь да ржавый штырь.
ваш талант в молодости посчитали нелепым, уродливым, несвоевременным, мертворожденным —
и сожгли в крематории практичности,
как тряпичную куклу Гоголя,
чтобы не рвала пластмассовыми ногтями
шелковую обшивку обстоятельной жизни.
вот так прах Музы, насыщенный кальцием и печалью,
шел на удобрение чернозема, благосостояния,
в пищевую добавку для бройлерных кур.
так лирику перетапливали в жир.
вы, одаренные дети,
несостоявшиеся таланты,
точно средневековые лучники,
попадали в плен общества – вас не казнили,
но уже в школе отсекали мечом
большой и указательный пальцы,
чтобы вам больше никогда-никогда
не натянуть тетиву шикарного лука,
не сыграть птичий ноктюрн на контрабасе неба.
талантливые тени и тени высохших талантов,
сколько вас?
и где вы сейчас?
вы не доиграли, на половине пути бросили
игрушечные скрипки в траве забвения,
но кто-то подберет плюшевое недоразумение,
крокодила Гену с пуговичными диалогами,
и вырастит упертых гениев: сквозь жар, огонь,
слезы, медные трубы радости, характер и пот.
ну что же: я показываю пальцами – v – супостатам
на другом берегу, их лимузинам, пьяным огням,
благоразумному мышьяку «хлеб всему голова».
дразню их – мои пальцы целы! смотрите!
но боже! сколько раз я подбирал нелепые обрубки в траве
и пришивал их кое-как, наспех, обломком иглы
фалангу к фаланге,
верлибр к верлибру.
а сейчас моя муза в длинном вечернем платье,
исподволь перетекающем в ночной океан,
как было сказано выше,
точно палец, подносит к темным губам
двойную стрелу
из трав и пения.
из осколков стихотворений.
тсс…

«осень – голодная скорпионша…»

осень – голодная скорпионша
с клейким выводком детенышей на спине,
но никто не приютит ее, не пригреет. лишь поэт
смело протянет руку и скажет: «сигай ко мне!»
осенью каждый второй если не поэт,
то зародыш Гомера:
прошли четыре рыжих недели – без дождей и дрожи.
и каждый третий прохожий ужален роскошным ядом,
и кленовые листья хрустят и шуршат под ногами, точно
чипсы осени со вкусом Пушкина Александра.
а город, а город, а город исподволь грузно
и с грустью впадает в предзимнюю спячку;
дворник жадно сосет никотиновую лапу —
насыщается медвежьим жиром дворовой мечты.
все эти пейзажи – городские, земные, осенние,
с червивыми чертогами и грудами дряхлого золота,
с кривыми гвоздями в полусгнившей раме,
с голым ветром, босиком шагающим по листьям,
будто невидимка по острым ракушкам на берегу моря,
я никогда не забуду, где бы я ни оказался завтра:
в каком-нибудь раю/аду или на незнакомой планете.
спасибо. спасибо. спасибо…

«окно плавает в чашке с чаем, как поплавок…»

окно плавает в чашке с чаем, как поплавок,
и ты опускаешь взгляд в небо,
точно пакетик чая на нитке,
и памятник Ленину еще стоит
с естественно-окаменевшим, замершим лицом,
как человек-мочащийся по пояс в морской воде,
в граните истории.
а война где-то бродит рядом
минотавром с окровавленным поломанным рогом.
и небритые мальчики дерутся на ребрах.
и бурьян молчит, по горло плывет в тумане,
и луна на рассвете горько и грустно мычит,
как корова в бедламе,
и осенние лучи косой медью падают во двор,
будто лестница без перил на небеса.
и девушка-оса жалит меня, усыпляет живьем,
оставляет во мне
прожорливые личинки миров.

Грустные стихи о любви
Страницы

Страница 5
Я люблю тебя так, как не любит никто,
И я жду тебя так, как не ждут никого.
Мне не нужен никто, лишь бы ты был со мной,
Но проходишь ты мимо, словно ты мне чужой,
А ведь знаешь, как дорог ты мне, мой родной.
Я твой образ во сне изучила давно,
Я хочу быть с тобой, пусть тебе все равно.
Ты мне нужен, как солнце,
Ты мне нужен, как дождь,
Я к тебе подойду, пусть меня ты не ждешь.
Посмотрю я в глаза твои, тихо сказав
Те слова, от которых прольется слеза.
Та слеза упадет на руку тебе,
И покажется мне, что проснулось в тебе
То красивое чувство, которое мне
Без тебя не давало жить на земле.
––§––
Я любила его, как могла,
Я давила в себе все сомненья,
Сколько слез от любви пролила,
А назад получила презренье.
Как он мог так со мной поступить –
Ведь любила его всей душою!
Так хотела я рядом с ним быть,
Только бросил меня и ушел он.
Он ушел от меня навсегда
И оставил в душе лишь сомненья.
И уже никогда, никогда
Не узнаю я сладких мучений.
––§––
Я хочу улететь далеко
С этой грустной земли.
Пролетать над морем широким,
Где плывут, не спеша, корабли.
Заблудиться в небес глубине
И не думать совсем о тебе,
Позабыть все проблемы земные,
Слушать разные шумы лесные…
Любоваться природы красой,
Отраженной в воде голубой.
А потом долечу до Солнца
И коснусь золотых лучей.
И с небес возвращусь на землю,
Потому, что есть ты на ней!
––§––
Между нами все кончено,
Все решилось давно.
Никогда не любила
Лишь тебя одного.
Но когда я узнала,
Что ты ходишь с другой,
Сердце мне подсказало,
Что ты больше не мой.
Ни к чему мои слезы,
Ни к чему здесь слова …
Если любишь другую –
Уходи навсегда.
––§––
Увидев тебя когда-то
В тот солнечный, летний денек,
С девчонкой ты шел за ручку
И было тебе невдомек,
Что смотрит с балкона другая
И прячет влюбленный взгляд.
Она о тебе мечтает
И ты с нею быть бы рад …
Но что-то тебе мешает
Расстаться с девчонкой той,
И обе девчонки страдают,
Боятся расстаться с тобой.
Сыграла судьба злую шутку,
Девчонки молча скорбят,
И мечешься ты между ними,
Ведь обе верность хранят.
И та, что любила не в шутку,
И та, что любила всерьез,
Решила оставить мальчишку,
Хоть пролито немало слез.
Слезы катились рекою,
Смириться она не могла,
Что где-то теперь с другою
Гуляет он до утра.
––§––
Не сумею тебя разлюбить я,
Даже если не любишь меня,
Не сумею тебя позабыть я,
Даже если забудешь меня.
Ведь любовь – это штука серьезная,
Если любишь, то надо любить,
А не любишь – не надо над нею шутить.
––§––
Я тихонько шепчу твое имя,
Дым обид заволок мне глаза,
Вспоминаю все то, что случилось,
Нежность рук и твоя теплота.
Может быть, я тебя позабуду,
Ведь не скрыть мне обид и стыда.
Но любить тебя вечно я буду,
Это счастье мое и беда.
––§––
Я не хочу, чтобы другая
Узнала ласку твоих рук.
Я не хочу, чтобы другая
Узнала нежность твоих губ.
Я не хочу, чтобы другая
Смотрела в милые глаза.
Я не хочу. чтобы другая
Шептала: «Я люблю тебя!»
Я не хочу, чтобы другую
Своею милой называл.
Я не хочу, чтобы другую
Ты так же нежно целовал.
––§––
Ты мужчина? тебе не понять,
Безысходность пустых ожиданий.
Только женщина может так ждать,
Отстраняясь от прежних страданий.
Сколько их – неудавшихся встреч,
Вечеров, ускользающих мимо …
Вот опять при мерцании свеч,
Я одна – это больно, любимый…
––§––
Ты одной не бываешь нигде,
Потому что есть я на земле!
Ты нигде не бываешь одной,
Потому что Я всюду с тобой!
Ты уходишь, Я рядом иду,
Ты присела и Я отдохну,
Ты другому сказала: «Привет»,
Но не думай, что здесь меня нет.
Даже если Ты рядом с другим,
Ты согрета дыханьем моим.
Обнимая, целуя других,
Не уйдешь от объятий моих.
Если слезы текут по щеке,
Не трогай, Я их вытру тебе.
Если взор обращаешь к другим –
Этот взгляд не достанется им.
Как палач будет память моя,
И хоть плачь, не уйдешь от меня …
Страница 5
Страницы

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *