Cocktail twins

В 1991 году, когда мне в руки попала пластинка Cocteau Twins, я ничего не знал о ней и о британских «независимых». Более того – я очень смутно представлял себе, откуда взялось это имя – «Кокто Твинз». Нет, я, конечно, что-то слышал про Жана Кокто, но очень смутно представлял, кто он такой – художник, писатель, кинорежиссёр… Это было просто ещё одно ничего не значащее название, и музыка мне показалась такой же ничего не значащей. Самое рядовое событие: друг принёс пластинку, я её вернул на следующий день со словами: «Фигня какая-то». И тут случилось неожиданное. Вместо того чтоб как обычно покивать и согласиться или начать возражать, друг повертел пластинку в руках, протянул её обратно и строго сказал: «Дим, ты не прав. Возьми и ещё раз послушай, да не один раз, а два или три». Помню, я был так поражён, что безропотно взял её и унёс. Мы были очень дружны, я доверял ему в вопросах музыки, но не последнюю роль сыграло и то, что запись некоторым образом меня задела, не оставила равнодушным, породила внутреннее неприятие и раздражение. Значит, в ней всё-таки что-то было. Всю обратную дорогу я размышлял о случившемся, а дома заварил чай и поставил диск на проигрыватель.
И со второго прослушивания меня, что называется, ВСТАВИЛО.
История этой группы во многом загадочна. Трудно назвать их предшественников, тогда как сами они сильно повлияли на становление пост-панка 80-х, «манчестерской психоделии», прогрессивной сцены 90-х – и далее, до наших дней. Основатель группы, гитарист Pобин Гатpи родом из Фалькирка – небольшого шотландского городка между Глазго и Эдинбургом. Там он рос и выступал с друзьями в кабаках и клубах с танцевальными песенками, пока не познакомился с Лиз Фрейзер, которая тоже пела в баре при местном отеле. Вместе они составили странную парочку: мордатый толстый Робин с причёской, похожей на веник, и худышка Лиз в мешковатом свитере, из которого топорщились обглоданные куриные кости. Сколько таких малолетних панков в те годы ходили по Британским островам – не сосчитать, но этим двоим была уготована особая судьба. После напрасных попыток достучаться до крупных фирм они обратились в студию 4AD и так впечатлили её директора Айво Уоттс-Рассела, что тот незамедлительно подписал с ними контракт. Третьим участником группы стал басист Уилл Хэгги, а «четвёртым» – драм-машина. В октябре 1982 года дебютный альбом Garlands («Гирлянды») покорил британские «независимые» хит-парады. Творчество Cocteau Twins лежало на стыке пост-панка, психоделии и нео-модерна: песни с мелодической линией, переходящей с гитары на бас, закрученные по спирали мотивы, жёсткий, отстранённый бит, богатый и необычный вокал – всё это грянуло как гром с ясного неба, критикам даже пришлось придумать для их музыки особый термин: «Атмосферный саунд». В течение пары лет вокруг них возник целый культ. Очень необычная манера Гатри (он играет в унисон с эффектом «эхо»), хрупкая Лиз, стоящая на сцене почти без движения и лишь иногда подчёркивающая настроение спокойным жестом, и проникновенные мелодии подействовали на слушателей, как музыка с того света. Вскоре Хэгги покинул группу, а Лиз и Робин вдвоём записали диск Head Over Heels – экзотический звуковой карнавал, где не было двух похожих песен. Уже тогда стало ясно, что этих двоих связывают не только творческие узы. Постепенно «Близнецы» свернули концертную деятельность, предпочитая престижным залам клубы небольших городов, а большим пластинкам – мини-альбомы на 3-4 песни («Работа над дисками малого формата спокойнее и удобнее. Никто нас не торопит, у нас больше свободы в выборе и подготовке песен», – комментировал Робин). Вскоре в состав группы вошёл новый басист Саймон Рэймонд – опытный профессионал, воздушная и тонкая игра которого сильно отличалась от напористой манеры Хэгги. В таком виде и был выпущен новый альбом Treasure («Сокровище»). Это была потрясающая, в музыкальном отношении практически безупречная работа, многие поклонники группы до сих пор считают её лучшим альбомом Cocteau Twins, и я в том числе.
Все диски «Близнецов» оформлены аляповато и психоделично, но обложка Treasure удивительно красивая и стильная. Этот задрапированный воздушным тюлем портновский манекен являет, на мой взгляд, некий абстрактный символ женщины – безликий и холодный, и в то же время волнующий. Он прост и наивен, но в нём есть загадка. В некотором роде он подобен «Чёрному Квадрату»: на эти острые плечи и золотистые изгибы можно спроецировать абсолютно любой образ. Список песен незатейлив и более всего напоминает перечень имён в школьном журнале: Ivo, Persephone, Lorelei, Otterley, Donimo… Даже сейчас я помню, что при первом прослушивании обложка впечатлила меня больше, чем музыка.
Первая песня – Ivo – начинается немного торопливо: лёгкая гитара Гатри словно «вырастает» из короткого отрезка тишины. Не успеваешь опомниться, как чуть слышимый, какой-то «птичий» голосок Лиз Фрейзер в момент обретает ураганную силу. Эти переходы сверху вниз – от запредельно высокого регистра, почти фальцета, до могучих горловых «тирольских» переливов, сбивают с толку и не дают понять, что происходит. Это даже не пение, а какое-то странное искусство «мелодического крика». Поначалу в этом хаосе теряешься: прочувствовать его так же трудно, как, к примеру, разглядеть рисунок на кисейных занавесках, если их колышет ветер. Но как только проступают очертания, от этого рисунка невозможно оторваться. Это какое-то непонятное волшебство. Вся песня напоминает качающийся маятник, неспешно подгоняемый гитарой и колокольным звоном. Так и тянет выкрутить регулятор громкости до отказа, но делать этого не стоит, ибо следующая песня – Lorelei, начнётся с мощной гитарной «раскачки». Голос Лиз на ней записан с наложением, и опять эта девушка удивляет, с необыкновенной лёгкостью переходя с далёкого контральто на холодный задыхающийся шёпот, а с него – на яростный ритмический распев… Но вернёмся к альбому. После головокружительных первых двух песен медленная, размеренная Beatrix слушается как странная сказка. Здесь всё вверх тормашками: гитара в этом вальсе задаёт ритм, в то время как бас Рэймонда рисует мелодические линии; а в середине песни ангельские трели Фрейзер внезапно сливаются в один пугающий хор. Следующая вещь, Persephone, начинается с адского грохота драм-машины. В эти каскады сотрясающих грудную клетку электронных барабанов, словно нож, вторгается гитара Гатри – звук её напоминает бьющееся стекло, а дикие шаманские причитания Лиз на пределе сил вообще сражают наповал. Потрясающая песня, одна из самых любимых у меня на этом альбоме! Я слышал её бесконечное множество раз и мог бы уж привыкнуть, но всякий раз у меня замирает сердце и сводит затылок от этого звукового безумия. Контраст со следующей песней Pandora так разителен, что если дать кому-нибудь послушать их отдельно, человек может решить, что это две разные группы. Pandora невесома и легка. Бесплотный, многослойный женский вокал в сопровождении мягких струнных переборов откровенно гипнотизирует. Мистическое, потустороннее, чарующее звучание! Лиз словно качается на невидимых волнах, как маленькая русалка, её голос завораживает и пугает – и в то же время манит, обещая неземную радость и запретные наслаждения. В обладательницу такого голоса можно по-настоящему влюбиться, хотя при этом ясно понимаешь, что рискуешь потерять остатки разума. Эта песенка – из тех, которые выводят самосохранение на «ноль», а подчинение – на максимум. Невероятно страстно и волнующе. Так же неправдоподобно хороша и Amelia – виртуозная плавная фантазия в духе Кэрролловской «Алисы» – будто несколько маленьких девочек затеяли играть в прятки в лесу, но в процессе игры забыли об этом и начали водить хороводы и петь. Зато Aloysius вызывает невольную улыбку звоном бубенцов, будто мимо проехали сани, запряжённые тройкой лошадей. Слова тоже подозрительно напоминают русские: «Сено-сено-солома… сами сушили…» Какая-то морозная, свежая, удивительно бодрящая песня. Как такую прелесть смогли сочинить в промозглой Англии (паче того – в Шотландии) – ума не приложу. Cicely – ещё один решительный звуковой манифест, сдобренный жёстким битом драм-машины и строго дозированными порциями вокальной истерики (эта песня вполне могла присутствовать на первом диске группы, тем более, что бас Рэймонда подозрительно напоминает упругую манеру Хэгги). Otterley – размытая, лишённая чётких мелодических границ звуковая зарисовка: лёгкий шёпот Лиз под монотонный гул синтезатора и паутинный перебор гитарных струн (если вслушаться, можно уловить, как откуда-то издалека доносится странный размеренный звук, словно поскрипывают старые качели). Последняя песня, Donimo – пронзительный «светлый реквием», внутри которого, из шорохов и звона колокольчиков, звучания органа и дыхания ветра вдруг начинает раскручиваться чёрно-белая карусель с наивным, трогательным, тающим в небытие припевом, от которого натурально кружится голова.
Нет, я решительно не могу сказать, откуда растёт это странное колдовство! Определённо не могу представить, как сформировалась эта декадентская манера, от которой веет ярмарочными увеселениями конца позапрошлого века, с их кукольными балаганами, викторианскими нарядами и платьями с «хвостом», бродячим цирком шапито и ящиком с кинетоскопом. При этом каждому понятно: эти самые артисты, что спустились с Каледонских гор, дыша духами и туманами, далеко не просты – в их музыке растворены остатки древней магии, разорванной в клочки, уже не страшной, «чёрно-белой», только за руку их всё равно не поймать, и от этого захватывает дух. Минимум электроники, чарующий, местами откровенно бессловесный вокал, то прозрачный как кисея, то звучащий из-за многократных наложений как целый ансамбль, окрасили песни в дивные тона. Лиз ворожит как юная гадалка, заклинает, голосит, кликушествует, гитара Гатри эхом вторит ей, бас им поддакивает, кружит, забегает, отстаёт… Слова почти всех песен невозможно разобрать, но это и не важно: лирика Лиз Фрейзер – выдуманный, звукоподражательный «язык»: порой английские, порой гаэльские фразы, фонетически подходящие друг к другу, но лишённые какого-либо смысла. Ни на одном альбоме Cocteau Twins, кроме первых двух, вы не найдёте их текстов в буклетах. Было дело – японцы печатали тексты их песен по принципу «как слышится – так и пишется». Можете представить, что они там понаписали!
Каждый раз не устаю благодарить судьбу за это чувство – когда музыка находит ключ к душе, когда слетают цепи повседневности, рутины и происходит таинство прорыва на «ту» сторону – момент внезапной, поглощающей любви и радости, что я живу сейчас и могу это слышать. Это ни с чем не сравнимый восторг от «подключения» к чему-то запредельному, миг понимания: «Вот оно!», когда хочется оповестить друзей о новом открытии, поделиться с ними этой музыкой, поговорить и обсудить, потом найти у исполнителя всё-всё, прослушать «от и до» и с нетерпением ждать нового. Это мало с чем можно сравнить и трудно описать словами. Жаль, что такое случается со мной всё реже и реже. В последние несколько лет я уже и не помню, чтоб такое происходило. То ли я так повзрослел, что меня стало трудно удивить, то ли новая музыка и в самом деле бестолково топчется на месте… Так или иначе, это оказался один из тех немногих случаев, когда друг оказался прав, а я нет. Музыка этих троих шотландских маргиналов прочно вошла в мою жизнь и заняла там почётное место.
У меня четыре или пять любимых дисков Cocteau Twins. Их можно тасовать в любом порядке, выбирая между плотной сырой энергетикой Garlands, «попсовым» Blue Bell Knoll, украшенным звучанием таблы и клавесина, Heaven Or Las Vegas с ярким, прямолинейным вокалом и студийными гитарными чудесами, или любимым большинством фанатов Victorialand с его холодным, чистым, невероятно прозрачным звучанием. Но я выбрал Treasure, потому что этот альбом стал своеобразной «пробой пера»: в то время группа не могла определиться, куда двинуться, и потому протаптывала тропки во всех направлениях сразу. Он словно сборник лучшего, только эти песни не входили в другие альбомы. Послушайте его – в этом саду можно блуждать вечно, и чтобы выйти потом за его пределы, понадобится некоторая смелость, но эта игра стоит свеч.
Всю вторую половину 90-х Cocteau Twins нечасто заявляли о себе. Долгое время Лиз и Робин жили под крышей 4AD, потом перешли под крыло крупной фирмы Fontana, и наконец создали собственную студию September Sound и лейбл Bella Union. Однако в 1998 году, прекратив работу над очередным альбомом, группа тихо и спокойно распалась. Объяснений не последовало: люди просто отложили инструменты, выключили аппаратуру и разошлись в разные стороны. Может быть, причиной были творческие разногласия, а может, просто – банальный развод. Новый проект Робина называется Violet Indiana, это дуэт с шотландской певицей Siobhan de Maré (до этого она пела в группе Mono). Их музыка лежит на стыке «атмосферного» гитарного минимализма, амбиента и кельтики. К сожалению, подобных проектов сегодня слишком много, чтобы Indiana заняла среди них сколько-нибудь достойное место. Лиз переехала далеко за окраину Лондона, выпустила на виниле сольный альбом тиражом 200 экземпляров и эпизодически принимает участие в разных проектах. У неё две дочери – Люси Белла, которая живет со своим отцом Робином Гатри, и Лили, которая живёт с Лиз и её нынешним мужем Дэймоном Рисом, гитаристом группы Wolfgang Press. Вот и всё, что нам осталось. Даже такая ошеломляющая красота, которую создавали Cocteau Twins, не могла (и не должна, наверно) длиться бесконечно.
Что я могу ещё сказать? Ах, да – название… Название для группы Лиз и Робин взяли из песни No Cure с альбома другой шотландской группы – Simple Minds. Речь в ней шла о двух близнецах, безнадёжно влюблённых во французского поэта, художника и авангардиста Жана Кокто. Сами Simple Minds взяли своё название из песни Дэвида Боуи The Jean Genie, посвящённой другому французскому поэту и авангардисту – Жану Жене, путёвку в жизнь которому дал… Жан Кокто. Самое же знаменитое произведение Жана Кокто, Les Enfants Terribles, повествует о двух братьях и сестре по имени Лиз, которые творят альтернативную реальность.
Круг замкнулся. Дальше думайте сами.
Я и так сказал слишком много.
*